За пределами разума

Открытие Сондерс-Виксен

Оглавление

1.2.3.4.

5.6.7.8.

Тинку

1

Всё дело было в дверце. Она никак не держалась открытой.

На Пайпер Кабе[1] дверца состоит из двух частей — верхней, в виде широкого плексигласового трапецоида, который служит также окном, и нижней, покрытой жёлтым брезентом, как и весь корпус самолёта.

Нижняя половинка работает прекрасно: стоит отодвинуть защёлку, и она надёжно откидывается вниз — её собственного веса вполне достаточно.

Верхнюю же, нужно поднять, и там под крылом есть маленькая хлипкая собачка, фиксирующая дверцу, когда пилот или пассажир забирается в кабину и когда покидает её. Собачка удерживает дверцу также во время руления и взлёта.

Когда дверца открыта, из Каба открывается не вид, а объёмное звуковое широкоформатное стереокино с сочными цветами плывущих вниз верхушек деревьев и травяных лужаек, и тогда ваше сердце парит над всем этим.

Поток ветра несётся мимо; несётся, отсчитывая горные вершины, старенький драндулет выпуска 28 года с открытым верхом, нет, не верхом, а боком... плюхнуться бы в этот ветер... Вы понимаете, почему ненормальные, вроде меня, так любят возиться с самолётами?

Если б только не захлопывалась верхняя половина дверцы. Стоит набрать скорость 65 миль в час, как сила ветра преодолевает сопротивление собачки и — хряп! — я снова в полузакрытой кабине, отрезанный от моей воздушной реки. Это раздражает.

День шёл за днём, а я никак не мог отделаться от этой задачки, она буквально преследовала меня. Даже когда я сидел за своим компьютером, изображение защёлки, медленно поворачиваясь, проплывало между экраном и моими глазами.

Увеличивать размеры защелки бесполезно: я хорошо знал, что сила ветра возрастает пропорционально квадрату скорости. Дверца будет захлопываться на скорости не 65, а 70 миль в час, только и всего.

Снять дверцу вообще. Но тогда зимой или в дождь... Нет, я не хочу вечно раскрытой кабины. Крючок, обыкновенный дверной крючок. На самолёте? И куда его ввинтить, в брезент, обтягивающий крыло?

Я обошёл все стеллажи в скобяном магазине. Рядом со мной в воздухе плыло изображение защёлки.  Магнитные замки. Нет. Присоски. Нет. Оконные шпингалеты. Нет. Ничто не подходит. Закрепить створку дверцы невозможно. Изображение исчезло, только когда я заснул.

Утром, ещё не проснувшись, я снова увидел знакомую картинку, плавающую перед глазами. Я застонал. Неужели она снова будет весь день преследовать меня, издеваясь над моей технической бездарностью?

Присмотревшись внимательнее, я увидел, что защёлка уже не совсем такая, как была накануне. Даже совсем не такая. Она крепится к крылу двумя специальными разжимающими винтами — не к брезенту, а к алюминиевому ребру жесткости под брезентом.

Несущая поверхность увеличена, так что новая конструкция размещается свободно; защёлка скользит поперёк дверной рамы, закрывается и открывается в одно касание, но держит дверцу, как тисками.

Картинка плавала передо мной в утреннем полумраке, пока я не понял её, а затем — растаяла. Никакого изображения перед глазами, никакой унизительной задачи, ничего. Пустой воздух.

Меня не надо было пришпоривать. Я схватил огрызок карандаша с тумбочки и быстро начертил эскиз нового устройства.  Будет работать? Конечно будет!

Почему завод, выпустивший Пайпер Каб, не разработал такой защёлки ещё в 1939 году? Через несколько часов приспособление было готово: латунный корпус защёлки аккуратно просверлен, небольшие разжимающие винты подогнаны по длине и крепко ввинчены в несущую поверхность ребра на крыле.

Я вытолкал аэроплан из ангара, поднял его в воздух и спикировал. Скорость достигла 110 миль в час. Дверца не шелохнулась, словно была приварена к крылу. Никакая я не бездарность. Я гениальный конструктор. Меня распирало нетерпение.

Я приземлился рядом с первым увиденным Кабом, осмотрел его жалкую защёлку и вздохнул: «Какая дрянь», так, чтобы слышал пилот; и пилот прекрасно понимал, о какой дряни идёт речь, он бы и сам отдал пару лучших лётных перчаток за надёжную защелку.

На том и закончилось. Со временем, моё счастье по поводу защёлки перелилось в общий поток счастья, но в тот день я не мог бы забыть о ней, даже если бы очень старался.

Не прошло и месяца, как история повторилась. Видимо, я не очень хорошо затянул крышку масляного бака. Я летел высоко над лесом, когда вдруг ощутил толчок и внезапный небольшой провал самолета.

Одновременно я заметил через открытую дверь пролетавшую мимо канарейку. «Странно, — пробормотал я, оглядываясь на удаляющееся жёлтое пятнышко, — зачем канарейка забралась на такую высоту, да ещё в таком безлюдном районе?»

Я решил, что, наверное, она вырвалась из клетки и на радостях носится невесть где, разминает крылья.

Через несколько минут, я заметил на распорке крыла, рядом с открытой дверцей, несколько капель масла. Скоро капель стало больше. Затем, они появились на правой стороне переднего стекла, и, наконец, я увидел целые потоки масла на боковой поверхности корпуса.

Недоумевая, я направил самолёт к широкому травяному полю. Что случилось? Неужели лопнула трубка подачи масла?

И тут меня осенило. Это не канарейка, это была крышка от моего масляного бачка! От маслоналивного патрубка! Выкрашенная в жёлтый цвет! И моё машинное масло выливалось из раскрытого бачка. Пришлось садиться.

Наступил вечер. Жёлтая крышка плавала в воздухе, в пространстве между моими глазами и экраном компьютера.  Ричард, ты уверен, что не потеряешь крышку снова? Снова не очень хорошо закроешь указатель уровня и снова увидишь канарейку и пробормочешь...

Э, нет!  Я не могу просто завинтить или заткнуть его пробкой, которая (я себя уже хорошо знаю), рано или поздно, окажется в масляном баке. Необходимо обеспечить высокую надёжность, но как...

Крышка спроектирована в расчёте на то, чтобы её крепко навинчивали. Но я же неминуемо однажды забуду затянуть её. Как предотвратить самоотвинчивание крышки, после которого она отправляется в собственный последний полёт?

Проснулся я рано, ещё до рассвета. Неясные очертания крышки уже парили перед моими глазами, точно, как вчера вечером. Нерешённая задача. Я внимательно наблюдал картинку, ни о чём не думая. Просто смотрел на неё. Терпеливо.

И тогда произошла странная вещь. В воздухе послышался шорох, изображение растаяло, а вместо него возникла другая крышка для масла.

Я продолжал наблюдать, и на ничтожную долю секунды прямо за изображением крышки увидел другое изображение — симпатичное человеческое лицо; оно промелькнуло быстро, подобно тому, как проплывает за окном лицо почтальона, разносящего почту. Да, лицо почтальона.

Её глаза встретились с моими, в них вспыхнула искорка испуга и удивления, но тут же видение исчезло.

Поворачиваясь против часовой стрелки, сияла в воздухе масляная крышка с прикреплённым к ней кожаным ремешком, похожим на шнурок для обуви. Один конец ремешка был соединен тонкой проволокой с крышкой, а другой привязан к зажимной скобе обтекателя под правым задним цилиндром двигателя.

Да, скоба крепка, и крышке никуда не деться. Только торнадо способен сорвать её, да и тогда она не потеряется, разве что вместе с ней снесёт всю переднюю половину самолёта.

Простое, убедительное, очевидное техническое решение. Я просидел в мастерской до вечера.

Я просверлил тонкое отверстие в боковой стенке крышки, пропустил через него проволоку и прикрепил с её помощью ремешок к крышке, а второй конец ремешка заправил в зажимную скобу и поставил её на место под двигателем. Превосходно!

Даже когда я отвинчивал крышку, требовалось сильно дернуть её, чтобы снять с патрубка, и она отодвигалась не дальше дюйма от отверстия; измеритель уровня оставался в патрубке, ремешок на месте. Вот так! И больше никаких канареек!

Неспешно шагая вечером к дому, я задумался. Почему кожаный ремешок? Почему не стальной тросик? В современной авиации все и всегда используют стальные тросики, откуда же взялась кожа?

Ломая голову над этим вопросом, я мысленно вернулся к тому мгновению, когда возникло решение. И снова на долю секунды я увидел красивое лицо, деревянный чертёжный карандаш, небрежно воткнутый в тёмные волосы, и изумление в глубоких чёрных глазах, когда они встретились с моим взглядом.

Один только миг — и лицо исчезло. Я остановился, напрягая память, и услышал будто со стороны собственный голос:  «Кто? Это? Был?»

Я закрыл рот, но вопрос не перестал звучать. И как же я могу забыть эти глаза? Это не было просто утреннее озарение, догадка о решении технической задачи; там была женщина!

Не нужно быть квантовым механиком, чтобы вообразить себе проблему, с которой я сражался в тот вечер, а потом ещё день и ещё день.

Если что-то произошло в течение долей секунды, то это не значит, что оно не произошло. Каждый стрелок по тарелочкам объяснит вам это. Тот единственный выстрел разнес меня в куски, как тарелочку.

Нет, я не ошибался. Мне рассказывали, что мы утрачиваем восприятие случайных объектов, когда видим их меньше чем полсекунды. Если это геометрические объекты, достаточно одной пятидесятой секунды.

Но восприятие улыбки остаётся, даже если она длилась всего одну тысячную секунды, — такова чувствительность нашего мозга к изображению человеческого лица.

На другой день, после обеда, я поднялся на Кабе, и с земли этот полёт, наверное, выглядел ленивым: маленький аэроплан еле перемещался, расслабленно держась лимонно-желтыми крыльями за потоки воздуха, двигатель перешёл на тихий шёпот.

Но для меня он не был ленивцем. На этом самолёте можно отправиться куда угодно, раздумывал я. Если запастись специальными топливными баками, то нет такого места на земле, куда Пайпер Каб не долетел бы.

Но куда лететь, чтобы найти женщину, передавшую мне тот простой чертеж?

Я сбросил несколько сотен оборотов, уменьшив тягу до нуля; пропеллер едва поддерживал собственный вес самолета.

При такой мощности, Каб становится планером, тридцатифутовым парусным каяком; расписанный солнцем, он тихо плывёт по небу, мягко поднимаясь и опускаясь на воздушных волнах, протекающих под его крыльями.

Если мой милый почтальон где-то существует, то почему я не видел её в момент спецдоставки дверной защёлки?

Я нахмурился, силясь припомнить. Когда я увидел защёлку, никаких признаков почтальона нигде не было. Только само послание — элегантное решение проблемы, не дававшей мне покоя. И оно уже ждало меня, ждало, когда я проснусь, открою глаза и замечу его.

Медленно и плавно, как морская птица, Каб развернулся над фермерским полем; размеченное системой орошения, словно стеганое одеяло, поле золотилось в лучах тяжелеющего солнца.

Пятидесятифутовая волна теплого воздуха подхватила Каб, он тихо заворчал, пропахал её насквозь, оставляя позади себя взболтанное невидимой струёй небо, и мягко скользнул в прохладную подошву волны.

Это был прекрасный день для бесцельного полета. Мой разум витал где-то далеко.

Конечно же. Я не видел её в первый раз потому, что она уже приходила и ушла. Почтальон оставил свою посылку и пошёл дальше. А вот во второй раз, адресат уже ждал почту. Когда вы долго сидите в ожидании возле вашего почтового ящика, разве появление почтальона удивит вас?

Безупречная логика, задача решена. Теперь я знаю, кто она и почему я её увидел. Но эти ответы, конечно, ничего не дают.

Для меня уже не составляло тайны, как искать технические решения и применять их в конструкции самолета. Но оставалась другая тайна, глубокая, как само небо: откуда шли эти решения?

Давным-давно я научился понимать, что всё, что происходит, происходит по некоторой причине. Крошки на столе — это не только напоминание об утреннем печенье; они лежат там потому, что мы предпочли не убирать их. И никаких исключений.

Всё имеет причину, и мельчайшая деталь является указателем на пути к разгадке. Перспектива открывается с высоты, и в буквальном смысле тоже.

Кабина маленького самолёта, когда она становится домом, служит идеальным уютным местом для решения проблем.

Изумление в её глазах. Если она почтальон, то должна ли удивляться, увидев ждущего её адресата?

Каб проплыл мимо крохотного облачка. Ближе к вечеру оно станет массивным то ли великаном, то ли замком; сейчас это маленький пушистый ягнёнок, пронёсшийся под моим крылом.

Она могла испугаться, если этого не бывает, рассуждал я. Обычно, её адресаты спят, когда она приносит почту. И если один из тысячи, вдруг, проснулся и уставился на неё, когда она пришла, то, конечно же, она испугается.

Карандаш в волосах. Будь я на её месте, зачем мне карандаш в волосах? А затем, что он мне нужен ежеминутно и всё время.

Затем, что я пользуюсь им так часто, что нагибаться каждый раз к столу, где он лежит, будет чистой потерей времени.

Хорошо... но для чего карандаш нужен так часто?

В стороне, в полумиле от меня, я заметил тренировочную Чессну. Я качнул крыльями — дескать, вижу тебя, привет.

К моему удивлению, Чессна тоже ответила мне покачиванием. Это давний обычай лётчиков, в наши дни мало кто его вспоминает.

Зачем мне так часто нужен карандаш, чтобы я держал его в волосах? Затем, чтобы чертить много линий на бумаге. Чтобы всё время чертить.  Потому что я конструктор. Деталей. Для самолётов!

Нет, не может этого быть. Конструкторы карандашами не пользуются. У них есть компьютеры. Они чертят эскизы в отделе компьютерного проектирования, ОКП, пользуясь мышкой и экраном.

Если у вас нет ОКП, то никакие вы не конструкторы, вас давно раздавила колесница технического прогресса.

От разогретой земли поднимались всё более мощные волны тёплого воздуха; время от времени, одну из них задевал Каб — следовал толчок, дрожь, снопы брызг в десяти футах от кабины.

А её волосы, продолжал я размышлять. Собранные в плотный узел и заколотые на затылке. Не для того же она это делала, чтобы выглядеть старомодной. Просто она целиком занята делом, ей недосуг изображать из себя что-то, чем она не является. Вот и вся причина.

Я вспоминал все подробности того мгновения. Какие еще приметы? Что я упустил?

Слегка приоткрытый рот — от удивления. Белый, аккуратно застёгнутый воротничок; тёмная серебряная брошь овальной формы у самого горла. И деревянный карандаш, некрашеный, без резинки, остро отточенный. Желтый световой фон цвета дерева, освещенного солнцем.

Больше ничего. Красивые глаза. Нет, это не была ослепительной белизны кабина в ОКП, я это видел отчётливо. Это было очень похоже на...

Почему поглощенный делом серьёзный конструктор так часто пользуется карандашом, что вынужден держать его в... Она пользуется карандашом... потому что... у неё нет компьютера.

Почему это у неё нет компьютера? Всему должна быть причина. Почему этот строгий воротничок, брошь, зачем ей так резко отличаться от других? Почему жёлтый свет?

В полумиле над землёй, в кабине окончательно разленившегося Каба, я сидел неподвижно и прямо, словно изваяние.

У моего конструктора нет компьютера, потому что компьютер ещё не изобретён. Она носит старомодные вещи не для того чтобы отличаться от окружающих, а для того чтобы быть, как они!

Она выглядит, как милый сердцу вчерашний день, потому что она из другого времени!

Мой маленький полёт разом закончился. Я выключил мотор, сделал переворот и ринулся к земле, как прыгун со скалы.

Мне не терпелось стать на твёрдую землю и стряхнуть с себя туман нездешнего мира, в который я залетел.

Я должен понять, может ли быть правдой то, что я узнал.