За пределами разума
8
Я лежал, вытянувшись на диване, совершенно расслабленный, перед жарким камином. Я знал, что могу проснуться в любое мгновение, но мне хотелось разузнать всё, что только возможно, об этом странном месте.
Находилось ли оно в моём сознании или достигалось через сознание, было субъективным или объективным — всё это не имело значения.
Сондерс-Виксен была настолько реальной и настолько непредсказуемой компанией, а её сотрудники настолько глубоко втянули меня в новые представления и манящие загадки, что физическая природа феномена перестала меня интересовать.
Главный ангар, к которому вела длинная мощёная аллея, был наполнен спокойным заводским грохотом: звоном и лязгом стальных труб, жужжанием ленточных пил, шелестом и хлопаньем брезента, стрекотанием огромных швейных машин.
Самолёты рождались в виде скелетов и постепенно, по мере того, как Готорн вёл меня вдоль линии, обрастали деталями, принимали окончательную форму. Это были Тайгер-Мот де Хейвиланда.
Очень скоро я понял, что Сондерс-Виксен не строит свой бизнес на поставке идей озадаченным авиаконструкторам из другого времени.
Это — лишь одна из её вспомогательных служб. Основное же назначение компании — разработка самолётов и продажа их в своём времени.
— Вот это и есть наша главная линия, — сказал Готорн. — Как видите, мы собираем здесь тренировочные самолеты Киттен, SV-6F.
Здесь, конечно, производится только сборка фюзеляжа, но вот мы пойдём дальше по линии, и вы увидите, как присоединяются уже собранные крылья — вот там, впереди, где висит большая надпись.
Здесь же, в Даксфорде, мы собираем почтовый самолет Эрроу, SV-15, а также 21C Импресс, наш двухмоторный пассажирский. Для них построены отдельные сборочные ангары.
— Всё это бипланы?
— Конечно. Если вам нужна подъёмность, если вам нужна надёжность, значит, вам нужен биплан. По крайней мере, так считаю я.
Мы шли дальше вдоль линии, и я наблюдал, как самолёты становятся самолётами. Вдруг меня поразила одна мелочь:
— Вы называете их Киттен[2]?
— Но это же Тайгер Мот, разве нет? Конструкции де Хейвиланда?
Он не слышал меня.
— Вы видите, мы передвинули центральную секцию вперёд, и теперь инструктору намного проще садиться в кабину и выбираться из неё. При этом, верхнее крыло получается более стреловидным и красивым, а центр тяжести сместился как раз туда, где он и должен быть...
— Да, но это же Тайгер Мот, не так ли, Дерек? Это не Киттен?
— Этот самолёт будет называться так, как этого захочет мистер де Хейвиланд, наш клиент из вашего времени. Отличный мужик.
— Вы хотите сказать, что Джеффри де Хейвиланд... копирует? Эту вашу конструкцию? И называет её своей?
Готорн нахмурился.
— Ничего подобного. Каждый конструктор мучается со своей проблемой до изнеможения. Она у него стоит перед глазами. Она ему снится. Он грезит наяву. И вот, наступает момент — ответ готов!
Он второпях зарисовывает его на салфетке, на первом попавшемся клочке восковки, и его проблема решена! Откуда, как вы думаете, приходят этиответы?
— Отсюда? — Мой голос дрогнул.
— Лучшие конструкторы — те, кто знают, в какой момент следует разгладить лоб, расслабиться и позволить новому устройству появиться на бумаге.
— Так эти устройства появляются отсюда?
— Да, из ОПСВ.
— Из... откуда?
— Из ОКП. Отдел Помощи-Сквозь-Время, Сондерс-Виксен Эйркрафт, Лтд. Мы всегда рады помочь.
Он тронул меня за плечо и показал тележку, нагруженную секциями крыльев; тележку толкал сборщик в белом комбинезоне с вышитым на спине чёрным логотипом компании.
— Смотрите. Мы называем их «закрылками». При снижении скорости они открываются, воздушная струя проскальзывает под ними по верхней плоскости крыла, и вместо срыва потока, мы получаем дополнительную подъёмную силу. Здорово, правда?
Но меня мучила другая мысль.
— Так эти аэропланы вашей конструкции или его?
Он обернулся ко мне с решительным намерением объяснить суть дела:
— Ричард, эта конструкция существует, как возможность именно такой комбинации именно этих элементов, она существовала всегда, с тех пор, как существуют пространство и время.
Первый, кто начертит её схему, может назвать её, как ему угодно. В каждом мире действуют свои законы и понятия о том, кому она должна принадлежать, и в большинстве случаев они различны.
Он снова нахмурился, стараясь сосредоточиться.
— В нашем мире она именуется Киттен и надлежащим образом запатентована и защищена законом, как Сондерс-Виксен SV-6F.
Джеффри де Хейвиланд в своём времени, которое вы называете вашим прошлым, называет её Тайгер Мот, она запатентована на его имя. Женевьева де Ларош в своём времени назвала её Бабочкой и зарегистрировала под маркой Авьон Ларош. И так далее, вы понимаете? Это — бесконечно.
Готорну не хватало слов, он даже расстроился. Я подумал, что, кажется, я чего-то не догоняю.
— Поймите, дело не в конструкции. Конструкция — это невидимая структура большого летательного аппарата, она всегда была и всегда будет, независимо от того, откроет её кто-нибудь или нет. Но летает она, как лисица!
Он засмеялся. — Это у нас здесь такое словечко.
— Вы очень добры, Дерек, — сказал я. — Я уже действительно понимаю, о чём вы говорите.
— Я тоже, — улыбнулся он, внимательно глядя на меня.
В конце конвейера узлы собирались в единое целое, сияющее всеми цветами радуги по выбору заказчиков.
На одних самолётах красовались наименования компаний, на других — имена пилотов или владельцев; на учебных самолетах никаких надписей не было, если не считать жирной порядковой буквы алфавита на корпусе — J, К, L и т. д.
Где-то снаружи включился двигатель; его рёв то нарастал, то спадал до тихого урчания.
Какое же это должно быть ощущение, думал я, когда ты, в один прекрасный день, приходишь на завод и получаешь готовый новехонький собственный биплан!
— Эти двигатели, это не Роллс-Ройс Джипси Мэйджор?
— А вы, как думаете?
— Думаю, что нет.
— Мы используем Тривейн Марк Цирцея 2.
— Понимаю. А я бы называл их Джипси Мэйджор.
— Называйте, — сказал он великодушно.
Мы продолжали разговор о самолётах; время от времени, мы останавливались, когда он хотел показать мне какую-нибудь особенно удачную деталь, опасаясь, что я мог не обратить на неё внимания.
Кажется, он не замечал, что его эпоха интересовала меня не меньше, чем авиация.
— Но это же не 1923 год, правда?
Он удивлённо поднял голову:
— Как это не 1923-й? Это он и есть. Для нас.
— Тайгер Мот был разработан после 1930 года. Где-то в самом начале тридцатых.
— Скажите лучше открыт. Разработан звучит как-то слишком собственнически. Конструкция же эта существовала всегда.
— Тайгер Мот не был открыт до начала тридцатых, Дерек. Что он делает здесь, в 1923-м? Ручаюсь, вы сейчас скажете, что ваш 1923-й отличается от моего.
— Именно, — подтвердил он. — По-моему, у вас была война. Вы назвали её Великой Войной, или что-то в этом роде. А вот мы этого не сделали. Многие из нас увидели её приближение и решили не становиться её частью. Это же одни потери, ничего больше.
В его голосе не было печали, и я вдруг понял, что у него и причин-то нет, чтобы печалиться. Он не имеет представления, как выглядит разруха.
— Отклонившись от войны, мы отклонились, тем самым, в альтернативное время, где можем сосредоточиться на том, что приносит нам удовлетворение. В данном случае, то есть, я имею в виду Сондерс-Виксен, это было открытие авиаконструкций.
Поэтому, некоторые наши самолёты появились несколько раньше, чем ваши, а к тому же, нам не пришлось всё это время возиться с военными самолётами, наших конструкторов не убивали на фронте и тому подобное.
—...отклонились в альтернативное время?
— Да, конечно. Это происходит каждую минуту: люди решают изменить своё будущее. Вот вы же решили не начинать ядерной войны — кажется, это было в вашем 1963 году. Вы подошли к ней вплотную, но решили — не надо.
Очень немногие приняли иное решение, война соответствовала их потребностям. Различные есть времена — расходящиеся, сходящиеся, параллельные. Наши с вами параллельны.
— Благодаря чему я и смог навестить вас.
— Нет. Вы смогли навестить нас потому, что любите то, что мы делаем. Вы любите летать в первоклассном двухкрылом самолёте. А мы любим его конструировать.
— Совсем просто.
— Почти. И у нас безопасно.
— У вас безопасно.
— Я говорю серьёзно.
Он остановился под крылом яркожёлтого Киттена в самом конце сборочной линии и смахнул несколько невидимых пылинок с британского герба на фюзеляже.
— Вас привлекает сюда и наше сходство с вашим прошлым, которое вам небезынтересно. Нет речи о том, насколько удачнее оно окажется у нас. Этому миру не грозит в ближайшее время корчиться в пламени.
Вы можете оставить дома ваш уровень электроники и физики высоких энергий и рассчитывать на наше время, с травяными аэродромами по всей стране, с летающими цирками, которые за несколько шиллингов катают пассажиров, с двигателями и корпусами машин столь простыми и надёжными, что пилоту достаточно одного-двух гаечных ключей да ещё куска брезента и банки клея на случай, если потребуется залатать дыру.
— И что, я не могу, летая здесь, погибнуть?
— Пожалуй, можете. — Он говорил так, словно никогда раньше об этом не думал. — Время от времени, здесь случаются странные столкновения, но как-то так, что никто особенно не страдает.
Он просиял:
— Я полагаю, это потому, что мы делаем очень хорошие машины.
Он направился к выходу в конце ангара, и через минуту мы уже щурились от яркого солнечного света.
Открывшийся вид сразу врезался мне в память, но, вместе с тем, и разбудил её: мне казалось, что я когда-то уже был здесь.
На белый бетон лётного поля наползала трава, зелёная, как вода в горных озёрах; вокруг расстилалось огромное свободное пространство, кое-где расцвеченное, как заплатами, фермерскими участками с дубовыми рощами.
Травяной покров на слегка неровной местности напоминал издали спокойные волны. Это — рай для лётчиков. Откуда бы ни дул ветер, внизу всегда можно найти ровный травяной участок для посадки.
Это — сама история в ту эпоху, когда ещё не были изобретены узкие взлётно-посадочные полосы, где ветер всегда поперечный. Услада для глаз и души.
На лётном поле стояли два десятка самолетов Киттен, большей частью старые — их двигатели находились в ангаре на профилактическом ремонте. Были и новенькие; их только что выкатили, и они ожидали своих лётчиков-испытателей.
На фюзеляже одного из них красовалась надпись: «Лётная школа Сондерс-Виксен»; в две его кабины как раз садились инструктор и курсант, и первый передавал второму сложенную вчетверо карту.
В дальнем конце линии, затмевая учебно-тренировочную мелочь, возвышался красавец-биплан с закрытой кабиной и салоном, по-видимому, Импресс.
А ближе всех к нам стоял только что собранный Киттен. Кожух двигателя был открыт, и инженер, закончив регулировку карбюратора, собирал инструменты.
Я стоял рядом с Готорном в ожидании запуска двигателя и наслаждался прекрасным утром, каждым его мгновением.
— Несколько оборотов? — спросил пилот, высовываясь из кабины.
Красивый самолет. Золотые шевроны вдоль поверхности корпуса стрелой прорезали его кружевную белизну. На хвостовой части фюзеляжа четко выделялись регистрационные буквы: G-EMLF.
— Да, восемь лопастей, — ответил инженер с земли и ухватился за чёрную деревянную лопасть пропеллера.
— Выключен?
— Выключен, — сказал пилот.
Инженер вручную провернул пропеллер по часовой стрелке.
— Наши двигатели вращаются в противоположном направлении, по сравнении с вашими, — сказал Готорн почти шопотом, объясняя то, что могло бы показаться странным гостю.
Потом поправил себя:
— Я имею в виду не Сондерс-Виксен, а вообще британские.
Я кивнул. Его реплики вызывали у меня симпатию; он старался, чтобы всё было правильно — так, как он это себе представлял.
— Готово, — сказал инженер.
— Контакт!
Мы услышали металлический щелчок тумблера магнето под пальцами пилота.
Инженер резко толкнул пропеллер, и тот сделал один оборот; ленивый выхлоп дыма из цилиндра, потом из другого, ещё один, потом другой бесшумный оборот пропеллера, потом включился третий цилиндр и, наконец, заработали все четыре; ветер рвал и тут же уносил серовато-голубые дымки выхлопов.
Я видел, как пилот в кожаном шлеме кивнул инженеру и поднял большие пальцы в знак благодарности за хороший пуск. Тем временем, грохот цилиндров снизился до неторопливой холостой разминки; непрогретый двигатель, время от времени, давал пропуск.
В эту минуту я хотел, чтобы время превратилось в кристалл, чтобы оно застыло в этом прохладном утре, в ласковом рокоте машины, в ожидании старта, полёта над чарующим ландшафтом и посадки на мягкую землю, в тихий шёпот травы.
Время послушно затормозило. Нет, совсем оно не остановилось, но пошло достаточно медленно, чтобы я мог вдоволь насладиться воздухом, цветами, самолётом.
Я смотрел заворожено на сверкающий широкий диск пропеллера и слушал звук трения его лопастей о холодный воздух, вперемешку с ленивым посапыванием двигателя.
Вот оно, подумал я, это же и есть тот магнит, который притягивает лётчика, и я созерцаю его: один полюс — вполне осязаемые чёрные стальные машины и одетые в брезент крылья; другой — жизнь и свобода в небе, чувство одухотворенности в собственных руках.
В это мгновение я видел оба эти полюса, всем телом ощущал их силу. Иди же, — шептали они мне, — ты ведь можешь летать! В раме этой картины я готов был остаться навсегда.
Всё так же медленно инженер вернулся к кабине, и две головы наклонились к приборной доске. С подачей газа звук начал усиливаться, маленький Киттен напрягся, упираясь колесами в деревянные колодки, нежный шелест пропеллера утонул в серьёзном рёве машины, работающей в три четверти своей мощности.
Этот режим поддерживался довольно долго; резкий поток воздуха трепал белый комбинезон инженера, надпись «Сондерс-Виксен» на его спине расплылась.
Наконец, инженер кивнул, и мощность начала постепенно ослабевать, пока не снизилась до уровня холостого хода; но теперь, после прогона и разогрева, ни один из четырех цилиндров не давал сбоя.
Ещё через минуту двигатель внезапно выключился, только пропеллер ещё долго вращался по инерции, и слышен был приглушенный стук соединительных тяг внутри двигателя.
Наконец, всё остановилось окончательно. Пилот снял шлем, и из-под него хлынул водопад чёрных волос — пилотом оказалась женщина. Она с большим интересом слушала заключение инженера.
Я даже глазами заморгал, так это было неожиданно.
— Готорн, мы, случаем, не на небе?
— Если вы любите самолёты, то это совсем рядом, — ответил он.
Мы направились к золотисто-белому тренировочному самолёту.
— Много ли людей из моего времени... из других времен... навещают вас?
Он на секунду задумчиво поднял глаза:
— Ну, фактически — немного. Те, у кого хорошее воображение и кто любит эту игру, справляются с переходом довольно легко. Конечно, с каждым разом это становится всё легче, вы и сами знаете.
— Это все летчики?
— Почти все. Да этого и следует ожидать. Даксфорд — городок авиаторов, тут же рядом Сондерс-Виксен и аэродром. А если кто-то любит море, то можно быть уверенным, что предпочтет Портсмут, Копенгаген или Марсель.
Он пожал плечами:
— Это не тот случай, когда требуют паспорт. Прийти может каждый, кому здесь нравится. Некоторые остаются...
Он замолчал.
— Когда дома становится тяжело?
— Нет, я бы так не сказал. Проходит некоторое время, и они решают остаться здесь. Быть может, климат.
Я взглянул на него и увидел, что он улыбается.
— А вы бываете в нашем времени, Дирек?
— Никогда, — рассмеялся он. — Я слишком домашний котёнок для вашей грызни.
Вместо того чтобы присоединиться к разговору возле ещё не остывшего самолёта, он повернул назад к ангару. Никто не обращал на нас внимания, когда мы шли обратно вдоль сборочной линии.
— Мы только начинаем вашу экскурсию, — сказал он. — У нашей компании есть подразделения, о которых вы и не подозреваете. Я и сам ещё не всё знаю.
— Вы?
— Основное наше дело, конечно, производство аэропланов; но кроме того, мы оказываем некоторые услуги...
Наступила долгая пауза; я всё ждал, что он продолжит, и не выдержал:
—...некоторые услуги...
— Мы решаем проблемы.
— Проблемы по авиаконструированию.
— Да, но не только. Есть и другие проблемы.
— И мне надлежит вытаскивать их из вас, — сказал я после новой паузы.
— Вероятно, да.
Он открыл передо мной дверь назад в галерею, соединяющую ангар с приёмной. Шум завода удалялся, становился тише, по мере нашего передвижения по галерее. Самолёты на картинах были, как правило, очень хорошо мне знакомы. Всё это были конструкции Сондерс-Виксен.
— Масса времени для изобретательства, — сказал он наконец. — Если только вы намерены никогда не возвращаться. Иначе получится, что открывать нечего, правда ведь?
Он остановился возле двери с надписью «ОПСВ».
— Минуточку, — сказал он. — Я позову вашего гида по второму этапу экскурсии.
Пока он отсутствовал, я принялся изучать картины на стенах. А вот и Пайпер Каб, точная копия моего — тот же яркожёлтый цвет, только подпись другая: «Сондерс-Виксен K-1. Синичка».
Рассматривая картину, я не обнаружил никаких отличий; лишь со слов Готорна я знал, что под капотом этой машины установлен не Континенталь, как у меня; и, если бы Готорн сообщил мне, что Синичка оборудована двигателем системы Гривз Бамбл-Дарт, я бы только глазами моргал.
Вскоре он вернулся:
— Я сожалею, но мисс Бристоль, по всей видимости, отсутствует.
Он снова направился в сторону приёмной.
— То есть, хочешь не хочешь, мой визит окончен?
— Как для одного из первых визитов, вы пробыли здесь не так уж мало.
Он улыбался вполне доброжелательно. — Столько новых впечатлений, вы наверняка устали и скоро растаете. Но расстраиваться нет никакой причины, с каждым разом вы сможете оставаться здесь всё дольше, если вам это понравится.
Он открыл дверь и пропустил меня в приёмную.
На столике секретарши стояла плетеная корзинка с мятными леденцами.
— Здесь есть парень по имени Гейнис? — спросил я.
— Да, есть, — Готорн удивлённо взглянул на меня. — А вы знакомы с Яном?
Я снял с плеч куртку и вернул её хозяину.
— Он, кажется, носится с каким-то проектом?
— Да, действительно, у него есть одна схема. В общем, довольно простая и остроумная. Цветные фонари вдоль полосы, ориентированные таким образом, чтобы пилоту видно было, когда самолёт идёт на посадку слишком круто. Гейнис как раз недавно демонстрировал свою идею руководству, всех очаровал, а сам радовался больше всех.
Я потянулся к столику за мятным леденцом, но это оказались не конфеты, а что-то вроде памятных монет: логотип Сондерс-Виксен Эйркрафт, небольшой латунный овал с пропеллером по центральной оси. Красивая вещица, подумал я, будет напоминать мне об этом месте и поможет возвратиться сюда.
— Можно, я возьму?
Женщина за столиком кивнула:
— Конечно, сэр. Но если вы с той стороны, то вряд ли вам удастся перенести это с собой. Ничего нельзя, только то, что в голове.
Она улыбнулась:
— Так мне сказали. А как оно на самом деле...
— А вы никогда не были по ту сторону?
Она покачала головой отрицательно:
— Я в Даксфорде родилась и выросла.
И добавила шепотом:
— И научилась летать!
— Хотите, я провожу вас дальше? — спросил Готорн. — Не всем этого хочется, но некоторые любят, чтобы их провожали, пока они не растают. Странные фокусы выкидывает сознание.
— Я попробую сам, — сказал я. — А вы будете здесь, когда я приду снова? Или всё к тому времени изменится?
— Не морочьте себе голову. В любом случае, это будем мы. Конечно, вы увидели далеко не всё. Верхушку айсберга — так у вас говорят? Мы и в самом деле очень большая организация.
— Тогда до следующей встречи, — сказал я. — Пока!
Я крепко зажал латунный логотип в кулаке. Если я и потеряю его, то не по своей вине.
Я повернулся и зашагал по той же дорожке, которой пришёл сюда час назад. Странное тепло окутывало меня. Мне понравилось здесь. Мне очень понравилось здесь.
Далеко ли я так пройду? Я свернул в сторону от мощеной дорожки, и под ногами захрустел гравий парковочной площадки.
Я обернулся, чтобы еще раз посмотреть на здание, закрепить его в памяти. Огромный ангар и протянувшийся в сторону от аэродрома ряд служебных зданий.
Я так мало увидел. Приёмную, галерею, ангар, парковочную площадку. Беглый взгляд на окрестности.
Почему она — Лаура Бристоль — не пришла? Обещала ведь показать мне всё.
Сколько людей работает в этой компании, чем они занимаются? Организация оказывает некоторые услуги, сказал Готорн.
Какие услуги? Авиаконструкторские, конечно. А ещё что? Я ещё раз поднялся на возвышение, чтобы оглядеть аэродром.
Золотисто-белый Киттен, уже закрытый, выруливал к траве, готовясь к первому полёту. Рёв мотора на этом расстоянии был едва слышен.
Зрелище не таяло. Я снова обвел глазами всё вокруг. В следующий раз я обязательно полечу, подумал я.
Глубокий вздох, чтобы расслабилось тело. Еще один, чтобы расслабилось сознание. Ещё один...
— Ричард! — откуда-то издали донёсся женский голос.
— Ричард, подождите!
Я пробежал глазами по дорожке. Лаура Бристоль у автомобильной стоянки махала мне рукой.
— Ещё минутку!
Мы встретились у живой изгороди, росшей вдоль дороги к ангару.
— Извините, я не могла прийти раньше, — сказала она. — Мне так хотелось показать вам здесь разные вещи.
— Спасибо, — сказал я. — А мне так хотелось, чтобы мне их показали. Теперь уже в следующий раз?
— Мне нужен ваш совет, — сказала она. — Можно задержать вас на минуту?
— На столько минут, сколько это позволит мне оставаться здесь, — ответил я.
Какое удовольствие, подумал я, любоваться на эти черные глаза не мгновение, а дольше.
— Я быстро, — сказала она. — Компания предложила мне участие в разработке диска частичного давления. Это страшно интересно, но я подумала, может быть, у вас... вы ведь, ближе к тому времени. Я хотела вас спросить, что вы думаете о самой идее.
— Диск частичного давления? Боюсь, это мне ни о чём не говорит... её не смутило моё невежество, она тут же стала объяснять:
— Это способ воздушного транспортирования. Контролируется давление на поверхностях диска, и атмосфера толкает диск в сторону более низкого давления.
Этот принцип позволяет передвигаться с очень большой скоростью, поскольку нет звукового барьера: аппарат фактически движется не в воздухе, а в области частичного вакуума, в самом его эпицентре... её глаза встретились с моими, и она остановилась.
— Ну, это я так, между прочим, — сказала она. — Суть дела в том, что мне предлагают работать в подразделении нашей компании, которое находится в будущем времени, на несколько столетий впереди.
Но оно, всё же, остаётся параллельным вашему времени, и я подумала, что, может быть, вы согласитесь немного рассказать мне о нём, то есть, о времени, в котором вы живёте.
Мне мельком показали ваш мир, и это потрясающе, но там повсюду масса высокой технологии, и я должна сознаться, что не привыкла к такому...
Мне следовало рассказать ей хотя бы о некоторых преимуществах и недостатках жизни среди более высоких, чем в Даксфорде, технологий; но, прежде чем моя вежливость призвала на помощь разум, я выпалил:
— Не соглашайтесь.
От удивления у неё даже рот раскрылся, а глаза вопросительно уставились на меня.
— Ричард, я не просила вас принимать решение. Я надеялась, что вы можете...
— Ох, простите меня, — сказал я, — как глупо с моей стороны.
Я стал искать объяснение и сразу же нашел его:
— Лаура, я — беглец. Я бежал от высоких технологий. И поэтому я здесь. В том мире, где я живу, мой малыш Каб устарел почти на семьдесят лет, это антиквариат. Всё остальное...
Она кивнула. Стоило ли мне продолжать?
— Это большая возможность, — сказала она.
— Возможность... чего?
— Ну, учиться. Расти. Изменяться.
— Вы летаете на Киттене, не правда ли?
— Да, — растерянно кивнула она. — Компания очень охотно помогает нам в лётной практике. Разрешение на полёты класса А я получила ещё год назад.
— Так вот, если вы отправитесь в двадцать третье столетие, то будете проектировать диски, летающие с гиперскоростью. Где же ветер?
Она внимательно всматривалась в моё лицо.
— Вы будете скучать по нему, — продолжал я. — По грохоту четырёх цилиндров и свисту деревянного пропеллера, по пению ветра в натянутых тросах. Вы будете скучать по всем людям, которые знают эту музыку, которые создают её.
— А если я остаюсь здесь, если я не отправлюсь в то столетие, то не буду ли я скучать по высокой технологии? Почему вы об этом не спрашиваете?
Её глаза неотступно следили за моими.
— Да, я должен был спросить об этом.
Ласковый ветер прикоснулся к нам, взъерошил траву, потом разгладил её, разровнял и оставил в покое. Лаура тоже успокоилась.
— Скучаешь за тем, от чего твоё сердце отказалось, — сказала она.
— По-моему, вам не нужен был совет, Лаура.
— Ой, как вы ошибаетесь! — воскликнула она.
Затем, помолчав, сказала задумчиво:
— Вы мне очень помогли. Я никогда этого не забуду.
К моему удивлению, она вдруг шагнула вперед и чмокнула меня в щеку. Я не споткнулся и не ударился, но ощущение было такое, словно я поскользнулся и свалился с ветки какого-то зачарованного дерева. Целый и невредимый, я открыл глаза.
Угли в камине осыпались под решетку серым птичьим пухом. Старые часы тикали всё так же. Не прошло и часа.
На улице стемнело и начался дождь. Мой кулак, крепко сжатый вокруг латунного логотипа компании, оказался пустым. В противоположность сердцу — оно было странным образом переполнено.
Лаура Бристоль примет такое решение, какое сама захочет, подумал я. И, какое бы она ни выбрала, для неё оно будет правильным.
Я наклонился к камину и положил свежее полено на угли.
За сорок лет полётов я встречался с тысячами лётчиков и, думаю, ещё тысячами людей, которые любят небо. Сколько из них нашли это место ещё до меня?
Сколько раз то один, то другой из них проскальзывал в мир Сондерс-Виксен ради чистого удовольствия и спокойно парил в том небе, таком простом и добром, где даже солнечный свет другой, и работал на машинах, которые в нашем времени не существуют, и встречал друзей и возлюбленных, которых ему так недоставало здесь?
Перекрывая пространство моей комнаты, рядом с этой минутой движется городок Даксфорд, и ему не угрожают войны.
Что бы ни происходило в моём двадцать первом столетии, всего в трёх глубоких вздохах отсюда стоят ангары Сондерс-Виксен Эйркрафт Компани, Лтд., в своём уютном 1923-м году — прошлое, которое ждёт случая стать моим будущим, когда я задумаю и воображу новое путешествие.
Там живут Дерек Готорн и Лаура Бристоль и десятки незнакомых мне инженеров и бизнесменов, конструкторов и лётчиков, у которых мне есть чему поучиться.
Готорн прав. Наш мир — это грызня, здесь нет места для домашних котят.
Но иногда, я думаю, я буду рад находить его землю. И я рад, что у меня есть выбор.
«Советник» — путеводитель по хорошим книгам.
[2] Kitten — котенок (англ.)