За пределами разума
2
«Вся прелесть — в путешествии, а не в его цели».
Кто бы это ни сказал — он явно никогда не путешествовал в другое время.
За целую неделю после полёта на Кабе я ни на дюйм не приблизился к тому месту, откуда ко мне поступали изображения деталей самолёта. Я снова, и не один раз, видел лицо моей милой посланницы.
Твоё любопытство, твое желание проникнуть в мой мир — это твоя проблема, как будто говорила она мне. Она не проявляла ни малейшего желания помочь мне в задаче, которую не утвердил её начальник.
По всем приметам, которые я смог собрать за неделю, посвященную хитроумнейшим попыткам извлечь её оттуда, выходило, что её не существует.
Целые вечера я проводил, свернувшись на диване перед маленьким камином и не отрывая глаз от пламени.
Когда я слегка прикрывал веки, мне казалось, что его колеблющиеся языки освещают другое место — какую-то комнату, кожаные кресла с высокими спинками.
Я не видел кресел, я их чувствовал; я ощущал присутствие других людей в комнате по неясному гулу голосов, ощущал чьи-то шаги совсем рядом, но видеть никого не мог.
Я видел только огонь и тени в комнате, и это была не моя комната. Я встряхивал головой, и зыбкое видение пропадало.
Через какое-то время я догадался, что нужно сделать. Она вернётся, если я предложу ей новую задачу! А когда она появится со своим решением, я попрошу её подождать.
Я тут же засел за чертежи нового комплекта тормозных башмаков к колёсам моего самолёта. Мне хотелось чего-то необычайного: из компактного полётного состояния оно должно было разворачиваться в мощную геометрию, способную удержать Каб неподвижным в любую бурю.
Я придумал какие-то неуклюжие колодки и дал им проплыть перед мысленным взором, прежде чем лечь спать. Такая вот тебе приманка. Не тут-то было. Забрезжило утро, я проснулся — всё те же жалкие, бездарные колодки.
Я выбросил их из головы и на следующую ночь попросил её изобрести какой-нибудь нехитрый колпак, который защищал бы топливный бак от дождя. Что-то вроде перевернутой банки из-под томатной пасты. Скажем, из фрезерованного алюминия?
Никакого ответа. Молчание.
Надуманные проблемы, тормозные башмаки, вместо которых лучше было бы поставить деревянные колодки, защитные крышки для бака в самолёте, который всегда стоит в ангаре, незаконченные конструкции, истинное назначение которых состоит в том, чтобы выманить её оттуда — всё это не производило на неё ни малейшего впечатления.
Все мои конструкции являлись мне каждое утро в неизменном виде — нетронутые приманки, только для того и придуманные, чтобы ещё раз увидеть её глаза.
Недели через две до меня дошло, что мои хитрости могут продолжаться годами без ответа. Я злился на себя, не находя оправдания собственной глупости.
Желание увидеть её снова я облёк в мантию обмана; и чего же я рассчитывал этим обманом добиться? Что она появится, доверчивая, и будет приветствовать меня из другого конца времени?
Прошёл месяц. Я по-прежнему валялся вечерами на диване, уставившись в камин; старенькие часы неспешно тикали на полке, и под их ритм я перебирал в памяти всё случившееся.
Конструктивные решения, пришедшие неизвестно откуда, были благополучно воплощены в моём реальном, трехмерном Пайпере J-3С, поставленном в ангар зимой 1998 года.
Я не разрабатывал их; я даже не догадывался о решении, когда расставался с ними перед сном. Это не были голографические штучки, направленные соседом-шутником в предрассветный сумрак комнаты с помощью лазерного прожектора.
Это не были галлюцинации. Простые и остроумные, это были... это были хорошие конструкции, решения реальных проблем.
И потом, в них не было ничего из современных ухищрений. Никаких экзотических материалов или обработок, никаких утончённых средств защиты, ни малейшего намёка на компьютерные базы данных, позволяющие реализовать головоломную механику.
Её лицо преследовало меня — озабоченное, деловое, абсолютно сосредоточенное на работе; мимолётный взгляд, она замечает, что я наблюдаю за ней, и это совершенно выбивает её из рабочего состояния...
Я неотрывно смотрел на пламя, на танцующие тени. Где-то есть это место. Есть комната, такая же настоящая, тёплая и неизменная в своём мире, как моя — в моём.
Но она не здесь, она когда...
— Очень хорошо, Гейнис, сделайте попытку утром, если хотите. Возьмите Эфф-Зет-Зет. Только верните её обратно в целом виде.
Это не было произнесено вслух, никто не стоял рядом с диваном и не говорил; обыденность этих слов, прозвучавших внутри моей головы, испугала меня, простое предложение, словно острым лезвием, рассекло мой покой. Я почувствовал звон в затылке.
— Что? — заорал я во всю глотку среди мёртвой тишины гостиной, словно пытаясь застать это врасплох и вырвать хоть какой-то ответ.
— Что?!
Часы невозмутимо тикали, честно отмеряя время.
— Эфф-Зет-Зет?
Я был один в доме и не беспокоился, что кто-то услышит мои крики.
Никакого ответа.
— Гейнис?
Тик-так. Тик-так. Тик-так.
— Вы что, игры со мной играете?
Меня охватила тоскливая ярость.
— Что это за игра?
3
Прошло ещё несколько недель, и я понял очевидное: мне не удастся разрешить эту загадку, дергая её, стуча по ней кулаками или умоляя её сделать что-то такое, чего она всё равно не сделает.
Передо мной возник вопрос: мог ли поиск работающей конструкции дверной защёлки вывести меня за пределы моего разума? Забавный тупик. Выберусь ли я из него?
Доведённый до крайности, в тех редких случаях, когда у меня ничего не получается, я перетаскиваю свой спальный мешок в Каб, запускаю двигатель и лечу к горизонту, на закат, а на ночь сажусь на какой-нибудь луг.
Я лежу в траве, смотрю в небо и слушаю голоса невидимых друзей.
Бывает так, что единственный путь к победе — сдаться. Капитулировав, я ложусь на землю, рядом с моим маленьким воздушным корабликом, и обращаюсь к звёздам.
— Если мне суждено понять, что со мной происходит, — шепчу я Арктуру, — то покажи мне то, что я должен знать. Я не понимаю, что мне делать дальше. Это твоё. Я сдаюсь, пусть будет что будет.
Под легчайшим дуновением ветра, словно вздыхая по невозвратимым тысячам лет, трава прошептала:
— Пусть будет, что будет.
4
Я лежу во мраке, подоткнув под себя со всех сторон тонкое одеяло, и дышу медленно и глубоко. Расслабься. Пусть будет, что будет.
Это — не твоя тайна. Тебе ничего не надо решать. Что есть, то есть. Твоё дело — быть спокойным. Твоя миссия — быть невозмутимым.
Глубоко вдыхаю. Пауза. Медленно выдыхаю. Долгая спокойная пауза. Вдыхаю холодный воздух. Пауза. Выдыхаю теплый воздух. Моя единственная обязанность: быть.
Тёмный воздух окутывает меня, проникает в меня, ночь становится мной. Странное ощущение лёгкости, парения и, в то же время, бесконечной тяжести и слияния с землёй.
Пока я наблюдал, бесстрастно отмечая детали, всё вокруг меня пришло в движение: так скользит ночной пейзаж за окнами, когда неслышно тронется поезд.
Едва различимый шорох ускорения во мраке. Не обращай внимания, Ричард, какая тебе разница. Пусть. Принимай. И такой утешительной была эта мысль, что я даже не пошевелился, пока изменялись границы моего пространства.
Всё было хорошо. Я дышал спокойно, размеренно и беззаботно. Передо мной возникло мягкое сияние.
Когда стены легко и бесшумно остановились, был день. Я по-прежнему лежал среди изумрудной травы под глубоким небом. Каб и ночь исчезли. Я находился рядом с какой-то тропинкой на небольшом холме.
Я повторял мысленно: «Спокойно, не спеши, дай себе время». Аккуратно, бесшумно я приподнялся и сел, а затем встал на ноги. В эту минуту далеко позади меня послышался нарастающий гром, и я обернулся.
Крыша ангара выгибалась длинной, но неглубокой аркой в пятидесяти футах над землёй. Под аркой широченной полосой блестели оконные стёкла, сотни оконных стёкол.
Ещё ниже, под окнами, — гигантские двери высотой футов тридцать. Глубокие низкие раскаты грома издавала одна из тех массивных дверей, откатываясь на роликах.
Я смотрел и не двигался. Голоса — далекие, неразборчивые. Смех. Мужчины в белых комбинезонах. Механики, подумал я; нет, скорее наземная инженерная группа.
Низкий грохот не прекращался, чёрный прямоугольник входа становился всё шире. Наконец, шум сразу стих, и дверь остановилась.
Где-то рядом запела птица — четыре резкие ноты, обращённые к солнцу. Я эту песню никогда не слышал.
Затем, из глубины ангара показался самолёт — маленький открытый биплан. Он медленно выкатывался на дневной свет.
Серебристые крылья, такой цвет бывает у металлической стружки из-под станка. Серый фюзеляж цвета пыли, и снова серебристые поверхности рулей.
Самолёт тащили два механика, уцепившись каждый за конец своего крыла, а ещё один сзади толкал тележку, в которую упирался хвостовой костыль.
Ветер доносил их разговоры, но на таком расстоянии звуки смешивались, и я не мог понять ни слова.
Я хорошо знаю и люблю аэропорты, для меня аэропорт всегда родной дом, в каком бы уголке планеты он ни находился. Не раздумывая, я направился по тропинке прямо к ангару.
Нет, это не Томас-Морс Скаут, подумал я. Может быть, Авро-504? Эту машину я лично никогда не видел, разве что на рисунке. Похоже, я нахожусь в Англии.
Самолёт медленно катился по ровной горизонтальной поверхности травяного поля, образовавшего вокруг ангара правильный квадрат со стороной в одну милю.
Никаких взлётных полос, никаких рулёжных дорожек; это вообще не аэропорт, просто аэродром.
Тропинка повернула направо, затем, снова налево. На минуту ангар скрылся из виду за посадкой, и я занервничал, словно, потеряв этот компас, я вынужден буду плутать в темноте.
Но вскоре лесопосадка закончилась, уступив место ровным рядам цветов. Примула. Возможно, здесь она называется первоцветом.
Теперь, громадный ангар возвышался слева от меня. Прямо перед ним стояло здание из камня и дерева, а слева размещалась стоянка для машин.
Здесь я снова остановился. На посыпанной гравием площадке стояло семь автомашин. Я не мог узнать ни одной из них. Почти все они были маленькие, кургузые, одни блестящие, другие тусклые.
Я никогда не увлекался автомобилями. Мне хотелось бы описать их получше, но я с трудом мог представить даже, из какой они эпохи. Где-то между 1910 и 1930 годами.
Неуклюжий то ли мопед, то ли мотоцикл, выкрашенный зеленой масляной краской, торчал в стойке для велосипедов.
Тропинка обогнула автомобильную стоянку и превратилась в мощёную булыжником пешеходную дорожку, затем, в короткий марш деревянных ступенек и, наконец, в закрытую галерею, ведущую к большому зданию прямо напротив ангара.
Над ступеньками перед галереей я увидел первый в этом месте текст; он был вырезан по дереву:
Сондерс-Виксен Эйркрафт Компани, Лтд.