Дар тому, кто рождён летать

Место на земле

Когда находишься в аэропорту, чувствуешь себя не так, как во всех других местах на земле. Как бы ни называлась та страна, где он находится, в аэропорту ты можешь увидеть и почувствовать что-то связанное с реальностью, о которой можно лишь мечтать и рассуждать.

Приди в аэропорт за час до того, как тебе нужно лететь, и просто посмотри вокруг себя, прежде чем твоё внимание окажется поглощенным уровнями масла, шарнирами рулей высоты и главной кнопкой ПУСК.

Вот ряд лёгких аэропланов, которые стоят на своих местах в ожидании того часа, когда им нужно будет выруливать на взлётную полосу. Посмотри на них ещё раз, проезжая мимо перед взлётом.

Вот стоит курносая Цессна-140 со своим плотно натянутым на ветровое стекло защитным чехлом.

Она — не просто аэроплан или набор заклёпок и болтов стоимостью две тысячи долларов, а прекрасное средство отдохнуть и насладиться полётом для человека, который желает уйти подальше от проблем тех, кто всю свою жизнь проводит на земле.

В следующую субботу, или, может быть, во вторник после обеда, чехол её ветрового стекла будет снят, а фиксирующие тросы отцеплены. Человек крикнет «От винта!» и забудет об угрозе ядерной войны.

Подобные проблемы, равно, как и беспокойство о приобретении билетов на транспорт, заполнении формуляров типа «W-2» и квитанций по уплате налогов — всё улетит назад вместе с потоком воздуха от винта, чтобы плотно прижать к земле траву за задним колесом.

Затем человек улетает, а тросы, которыми крепился аэроплан, остаются свободно лежать на земле.

Дальше по рулёжной дорожке, рядом с ангаром, находится лёгкий двухмоторный самолёт с эмблемой компании на фюзеляже.

— Ты устанешь летать после первых четырёх или пяти тысяч часов в воздухе, — скажет тебе седой пилот этой компании.

Правда, потом он едва заметно улыбнётся, когда яркие лопасти винта его самолёта придут в движение, и, если к этому времени он не взял ещё свои слова обратно, ты заметишь, что он совсем не устал летать.

Посмотри на взлётную полосу как-нибудь утром, когда на ней никого нет. Она спокойно и уверенно простирается вдаль. Она так проста: — всего лишь заасфальтированное поле. Что же тогда придаёт ей такой загадочный, почти жуткий вид дороги в неизвестное?

Взлётно-посадочная полоса — трамплин к полёту. Это константа, которая существует только там, где полёт соприкасается с землей. По всей большой стране со всеми её автострадами, полями, горами и равнинами, полёт возможен лишь там, где есть взлётная полоса.

Самый современный город изолирован без неё. Самая крохотная ферма соединена с жизнью, если вдоль дороги рядом с ней есть ровная полоска грязной земли.

Ферма может стоять на отшибе в одиночестве долгие недели, но если небольшая площадка земли возле неё обладает достаточным терпением, она вскоре получит своё.

Всегда может наступить время, когда человек и его аэроплан найдут её, где бы она ни была на этой земле, и приземлятся, поднимая колесами облака пыли.

Стоял ли ты когда-нибудь в центре пустынной взлётной полосы? Если да, то ты знаешь, что самое впечатляющее в ней то, что она так спокойна.

Аэропорты стали синонимами шума и неугомонной деятельности, но на взлётной полосе даже международного аэропорта всегда царит тишина.

Шум от разогреваемых двигателей, от которого дрожит стекло в окнах зданий, слышен лишь, как тихий шёпот далеко летящего самолёта, если прислушаться, стоя на взлётной полосе.

Треск голосов и радиосигналов существует лишь в кабине самолёта; взлётной полосе нет никакого дела до слов, которые похоронены на УКВ диапазоне. Она так же спокойна, как храм, и ты можешь услышать то, что творится за её пределами, только если прислушаешься.

Даже мелкий гравий и камешки, лежащие на краю взлётной полосы, довольно особенны и — составляя часть мира полёта — чужды земле, как и сама взлётная полоса.

Когда ты стоишь на широком асфальтированном поле, ты видишь у своих ног свидетельства сотен приземлений самых различных самолётов, пилотируемых самыми разными людьми.

Длинные, плавные, заостренные с одной стороны полоски, жирно начерченные черной резиной на асфальте, были нарисованы колёсами самолёта, которым управлял человек, смотрящий вдаль, но точно знающий, что между колесами и полосой остается ещё полтора дюйма.

Это человек десять тысяч раз сажал свой самолёт на землю и знает множество фактов о самых разных местах, где есть взлетные полосы.

Короткие, прерывистые линии, бледно начертанные чёрным по поверхности асфальта встречаются довольно часто. Они учат, как нужно приземляться. Их вычертили колёсами своих самолётов те, чья голова забита информацией о механизме приземления.

Они пытаются сосредоточить внимание на том, чтобы подходить к земле под правильным углом во избежание уноса самолёта в сторону, чтобы согласовать движение ручки управления и рулевых педалей, когда колёса вот-вот коснутся земли, и чтобы не забыть проверить на развороте, не перегрелся ли карбюратор.

Где-то на середине взлётной полосы можно заметить несколько жирных черных полос, за которыми следует ещё одна серия таких же полос. Когда-то воздух на несколько дюймов от асфальта прогрелся от горячей дымящейся резины, размазанной здесь по нему.

Это было аварийное торможение, когда тормозные колодки намертво заклинили вращающуюся сталь колёс. На обочине полосы видны дорожки, которые переходят в жирные чёрные полосы на асфальте.

Сразу же за отметкой середины полосы есть одна изогнутая полоса, которая внезапно заканчивается на краю асфальта; трава, растущая за этой линией, выглядит так, будто она растёт здесь так же давно, как и в других местах, но это, конечно же, не так.

Когда-то на её месте была грязная смесь травы, гравия и резины, из чего можно сделать вывод о том, что у старого военного истребителя в прошлом здесь лопнула шина.

Терпеливая память взлётной полосы хранит это всё точно так же, как и воспоминания об ослепительных огнях, освещающих ночью низкие облака и долгожданные первые дюймы твердой поверхности под колесами.

Она помнит отчётливо перевёрнутый биплан Уако, одна из неподвижных лопастей которого находится как раз на уровне глаз замершей толпы зевак. Она хранит в памяти фейерверк разлетающихся деталей, который возник, когда старый тренировочный самолёт приземлился на неисправное шасси.

С этого места больше чем один парень взлетел ввысь, чтобы осуществить свою мечту и взглянуть вниз на облака.

Под тёмным покровом более поздних следов резины сохранились прерывистые полоски, которые сделал при первом приземлении тот лётчик-ас, что теперь летает командиром экипажа в рейсах Нью-Йорк — Париж.

А вот там ещё по-прежнему видны длинные полосы резины, оставшиеся от колёс самолёта, на котором летал парень из этого города. В последний раз его видели, когда он один вступил в воздушный бой с шестью вражескими истребителями.

Были ли эти истребители Спитфайрами, Тандерболтами или Фокке-Вульфами-190, — не имеет значения для этой взлётной полосы. Она бесстрастно хранит на себе почерк смелого человека.

Вот что такое взлётная полоса. Без неё не было бы ни лётной школы на краю аэродрома, ни рядов самолётов, ни УКВ-радиоволн, летающих туда-сюда над травой, ни сигнальных огней, которые видны ночью с неба, ни 140-ых, ветровые стёкла которых аккуратно защищены чехлами поверх плексигласа.

Здесь были новички и профессионалы. Здесь взлетали и садились тренировочные и боевые самолёты. Здесь были люди, которые оставили после себя след в воздухе, а также те, что поднялись до самых вершин.

Их дух отразился в этом волшебном путеводном знаке, в чёрных полосах на поверхности асфальта, в рёве двигателей при взлёте. Этот дух можно встретить во всех аэропортах от Адака до Буэнос-Айреса и от Аббевилля до Портсмута.

Ты прикасаешься к этому духу, когда чувствуешь себя в аэропорту не так, как во всех других местах на земле.

Давай не будем заниматься

Ей было скучно заниматься. Ведь, просто быть в воздухе — это так прекрасно! Смотреть на небо! В такой день! Поля стелются тёплым бархатом до самого горизонта, и океан… мой великий океан!

Давай просто полетаем некоторое время и не будем заниматься медленным полётом… давай смотреть на этот океан!

Что ты скажешь такой ученице? Мы летели на её собственном аэроплане, на её новеньком Эйркупе, и небо было таким же ясным, как и воздух, промытый ночным дождём. Что ты скажешь? Я хотел объяснить ей так:

— Слушай, ты будешь получать ещё больше удовольствия от полётов днём, если научишься мастерски управлять своим аэропланом.

Научись этому сейчас, хорошенько изучи возможности машины, и тебе больше никогда не нужно будет думать о ней в воздухе. Потом… ты почувствуешь себя, подобно маленькому пушистому облачку. Ты будешь отдыхать в небе, и оно станет твоим домом.

Но я не мог убедить её в этом ни под шум двигателя, ни в спокойной обстановке на земле, хотя пытался сделать это много раз.

Ей так не терпелось прыгнуть вперёд, окунуться с головой в величественную магию полёта, что поэтапное изучение возможностей аэроплана казалось ей страшной обузой. Ей не хотелось думать о потере скорости, крутых виражах и отрабатывании вынужденной посадки.

Поэтому, пока мы некоторое время кружили в воздухе, я думал, глядя на поля, море и фантастически прозрачное небо, что бы случилось с ней, если бы в этот погожий день двигатель её самолёта вышел из строя.

— Хорошо, — сказал я наконец. — Прежде чем мы сядем, давай отработаем ещё один элемент. Давай представим себе, что мы набираем высоту после взлёта, и вдруг останавливается двигатель — прямо на подъёме.

Давай проверим, какая тебе нужна высота для того, чтобы развернуть аэроплан, вернуться к взлётной полосе и зайти на посадку по ветру. Давай?

— Давай, — сказала она, но её это, в действительности, не интересовало.

Я сымитировал выход из строя двигателя, а затем показал, как заходить на вынужденную посадку, для чего мне понадобилось сто пятьдесят футов высоты от момента выключения двигателя до полной готовности к посадке.

— Твоя очередь. — Она неумело воспользовалась первой попыткой и потеряла четыреста футов. Со второго раза ей понадобилось триста. Третий заход удался хорошо, подобно моему, на который ушло сто пятьдесят футов.

Но она не была настроена отрабатывать ситуации с поломкой двигателя и через несколько минут после приземления уже снова говорила об этом чудном погожем деньке.

— Если ты хочешь наслаждаться полётом, — сказал я, — ты должна стать хорошим пилотом.

— Я и стану хорошим пилотом. Ты ведь знаешь, как внимательно я проверяю всё перед полётом. Я сливаю воду из всех баков до последней капли — мой двигатель не подведёт меня на взлёте.

— Но он может подвести! Это уже случалось! И со мной тоже!

— Ты летаешь на своих старых аэропланах, а у них моторы вечно останавливаются. У меня же, новый двигатель… — Она взглянула на меня. — Ну, ладно. В следующий раз мы позанимаемся ещё немного. Но скажи, разве это не самый лучший день в году?

Через три недели она была сама в Эйркупе, а я в Свифте, когда наши аэропланы выкатили на исходную позицию перед взлётом в направлении леса.

День был снова великолепным, и рядом со мной на сидении лежал фотоаппарат: я пообещал ей снять, как её аэроплан парит над полями. Она взлетала первой, и, к тому времени, когда мой Свифт разгонялся на полном газу, её Эйркуп уже набирал высоту.

Как только я оторвался от земли и убирал шасси, я заметил, что Эйркуп поворачивает направо, а не налево на высоте двести футов над землей. «Что она делает». — подумал я.

Эйркуп не набирал высоту. Он снижался, круто поворачивая над деревьями, и его винт стоял, как мельница в безветренную погоду. Абсолютно неожиданно, после прекрасного разгона, её двигатель отказал на взлёте.

Я был ошеломлён, беспомощно наблюдая за происходящим. Ведь она только начинающий пилот! Так не честно! Это должно было случиться со мной!

Впереди и по бокам для приземления места не было; везде тянулся дубовый лес. Если бы она была немного ниже, ей бы пришлось садиться на деревья, но, к счастью, высоты для разворота хватило, и она летела обратно к месту взлёта.

Было ясно, что до главной взлетно-посадочной полосы она не дотянет, но, может быть, поперечная окажется достаточно широкой.

Я был уже на высоте сто футов, когда Эйркуп спланировал подо мной в противоположном направлении. Его крылья были немножко наклонены, а колеса задели крайние деревья на высоту человеческого роста. Она смотрела прямо перед собой, сосредоточив всё своё внимание на приземлении.

Мой Свифт после резкого виража быстро пошёл на снижение над поперечной взлётной полосой. Я видел, как Эйркуп коснулся земли перед асфальтом полосы, прокатил поперёк неё сотню футов по асфальту и въехал в траву с другой стороны.

Слабое маленькое переднее шасси не продержалось и трёх секунд, повернув аэроплан в облаке желтой пыли и заставив содрогаться его хвост, торчащий высоко над землей. Почему это случилось не со мной?

Когда я подкатил к этому месту с дымящимися тормозными колодками, фонарь Эйркупа отъехал назад и она встала в кабине в полный рост, нахмурившись.

Я забыл и думать об утешениях.

— С тобой всё в порядке?

— Да, всё. — Её голос был спокоен. — Но посмотри на мой несчастный самолётик. У него было шасси, и вот теперь его нет. Как ты думаешь, он сильно повреждён?

Винт, обтекатель и радиатор были погнуты.

— Мы починим его. — Я помог ей выйти из кабины на наклоненное крыло. — Однако, у тебя неплохо получился этот манёвр. Ты прекрасно выдержала высоту, пролетая над последними деревьями, ты воспользовалась каждым имеющимся дюймом. Если бы не это переднее шасси, которое не крепче спички…

— Действительно ли я сделала всё возможное? — Влияние инцидента чувствовалось только в том, что она хотела слушать мои объяснения. Обычно её совсем не интересовало то, что я знал или думал.

— Я собиралась развернуться и приземлиться на взлётную полосу не поперек, а вдоль. Но мне просто не хватило высоты. Когда осталось уже совсем немного, я решила, что лучше будет, если я выровняюсь и сяду.

Чем больше я стоял здесь и смотрел на то пространство, в котором ей удалось приземлить свой аэроплан, тем более мне становилось не по себе.

После минуты или двух изучения обстановки, я начал спрашивать себя, смог ли бы я выйти из затруднения так же хорошо, как она, и чем больше я себя спрашивал, тем сильнее сомневался в этом.

Несмотря на весь мой опыт посадок аэропланов с отказавшим двигателем, несмотря на то, что мне часто приходилось садиться вне аэропорта на маленьких площадках в поле, я сомневался в том, что смог бы справиться с приземлением на Эйркупе лучше, чем эта моя ученица, которая не хотела заниматься, растрачивая время уроков на прямой горизонтальный полёт и рассматривая с воздуха поля и море.

— Знаешь, — сказал я ей позже, и в моём голосе прозвучало немного больше уважения, чем я хотел показать, — эта посадка… была совсем неплохим маневром.

— Спасибо, — сказала она.

Мотор вышел из строя в результате образования воздушной пробки в трубке подачи топлива, и когда мы отремонтировали аэроплан, мы поставили новую трубку, чтобы этого не повторилось. Но я продолжал думать о том, как ей удалось так хорошо сесть.

Может, ей помог опыт, который она получила, в тот день, когда мы три раза имитировали поломку-двигателя-на-взлёте? Трудно поверить, что она тогда чему-то научилась — ведь она занималась тогда только в угоду мне.

Я начал верить в то, что она уже имеет в себе все необходимые ей в жизни навыки, и просто хладнокровно ожидает того момента, когда их нужно будет применить. Я думал о том, может ли быть так, что умение управлять самолётом присутствует в ней, независимо от моих попыток её чему-то научить.

В конце концов, я решил, что, наверное, всё, что нам нужно знать о чём бы то ни было, всегда уже имеется у нас и ожидает того мгновения, когда мы обратимся к нему.

Я сказал об этом ей, и теперь она уже верила мне — ведь оказывается, что даже новые моторы могут выходить из строя на взлёте.

Но я по-прежнему считаю сейчас, что бывают случаи, когда полётный инструктор — это не более чем приятный компаньон девушки, которая хочет полетать на аэроплане в погожий день.

Путешествие в совершенное место

Поле было покрыто травой штата Миссури. Это, пожалуй, всё, что о нём можно было сказать. Окружающие холмы ощетинились деревьями, а с одной стороны было озерцо, в котором можно было искупаться.

Вдали виднелась грязная дорога и ферма, но наше внимание с воздуха привлёк этот бархатный зеленый квадрат, цвет которого был цветом густой глубокой травы.

Мы приземлились на двух небольших аэропланах, чтобы разжечь огонь у озера, расстелить наши спальные мешки и приготовить себе ужин на костре, глядя, как заходит солнце.

— Эй, Джон, — сказал я, — не такое уж и плохое местечко, не правда ли?

Он смотрел на догоравший закат и на то, как его отблески движутся по воде.

— Это хорошее место, — сказал он после паузы.

Но, вот что странно: хотя это и было прекрасное место для полётов, мы не хотели останавливаться здесь больше, чем на одну ночь. За это короткое время поле становится знакомым и немножко скучным. К утру мы уже были готовы подняться в воздух и уступить озеро, траву и холмы лошадям.

Через час после восхода солнца мы уже были на высоте двести футов в воздухе, бороздя небо двумя аэропланами, пролетая над полями цвета молодой кукурузы, над старыми лесами и глубоко вспаханной землёй.

Бетт некоторое время управляла аэропланом, соблюдая дистанцию до второго самолёта, а я выглядывал через борт вниз и спрашивал себя, существует ли где-нибудь во всём этом мире хоть одно совершенное место.

Может быть, именно его мы ищем всё это время, думал я, летая на наших движущихся горных вершинах, построенных из стали, дерева и ткани.

Может быть, мы желаем найти одно-единственное идеальное место где-то на поверхности земли, я когда заметим его, мы спланируем вниз, чтобы приземлиться и больше никогда не чувствовать нужды лететь дальше.

Возможно, пилоты — это просто те люди, которые несчастны в местах, где они уже бывали, и как только они обнаружат это одно заветное место, где они могут быть счастливы на земле, как и все другие люди, они продадут свои аэропланы и не будут больше всматриваться в горизонт, путешествуя под облаками.

Наши разговоры о прелестях полёта, должно быть, являются разговорами о прелестях побегов. Ведь, даже само слово «полёт», в английском языке, является синонимом слова «побег».

В то же время, если бы мне удалось за этой небольшой полоской деревьев разглядеть своё идеальное место, у меня больше не возникло бы желания летать.

Эта мысль показалась мне неприятной, и я посмотрел на Бетт, которая лишь улыбнулась, не отрывая взгляда от другого аэроплана.

Я снова огляделся по сторонам и заметил, что земля под нами на какое-то мгновение превратилась во все самые прекрасные места, которые я видел.

Вместо фермерских угодий внезапно под нами заиграло море, и мы начали заходить на посадку на небольшую полоску ровной поверхности, вырубленную на кромке океанского побережья, нависающего над водой.

Вместо фермерских полей вдруг показался Мейгз-филд, который находится в десяти минутах ходьбы от неисследованных джунглей штатов Чикаго и Иллинойс. Вместо полей, я увидел Траки-Тахоу, окруженный со всех сторон острыми, как бритва, вершинами горного массива Сьерра.

Вместо полей внизу оказались Канада, Багамские острова, Коннектикут, калифорнийская Баджа, днём и ночью, на закате и на рассвете, в ненастье и в хорошую погоду.

Все эти места были интересны, большинство из них прекрасны, некоторые просто великолепны. Но ни одно из них не было совершенным.

Затем, снова внизу появились фермерские угодья, а двигатель заработал сильнее, когда Бетт прибавила газу, чтобы последовать за Аэронкой Джона и Джоан Эдгренов на высоту первых летних облаков.

Она передала мне управление аэропланом, и я почти забыл всё, что думал о полётах, побегах и идеальных местах.

Но, не совсем. Существует ли на земле такое место, которое может положить конец потребности летать у того пилота, который его нашёл?

— Замечательные облака, — сказала Бетт, перекрикивая двигатель.

— Да.

К этому времени, облака уже заполонили всё небо, разрастаясь своей белоснежной массой по направлению к солнцу. У них были отчётливые, яркие края. Можно было лететь, задевая облако крылом, но не ухудшая при этом видимости перед ветровым стеклом.

Вокруг нас проплывали, клубясь, большие снежные глыбы, исполинские скалы и бездонные пропасти.

Именно в это время ответ на мой вопрос откуда-то возник и похлопал меня по плечу. Ведь, само небо — это и есть та сказочная земля, к которой мы стремимся, к которой мы летим!

В облаках не встретишь валяющихся баночек из-под пива и сигаретных упаковок. Здесь нет уличных знаков, светофоров и бульдозеров, которые превращают воздух в бетон.

В небе не о чем беспокоиться, потому что всё здесь всегда одно и то же. Но и не скучно, потому что всё здесь всегда, меняется.

Что вы можете знать об этом! — думал я. — Наше единственное идеальное место — это само небо! Я взглянул на Аэронку и засмеялся.