Бегство от безопасности

Четыре

Я поднял рюкзак и зашагал прочь, покачивая головой. Очередной урок для тебя. Только из-за того, что первый встречный оказался из другого пространства, не думай, что он в чём-то тебя мудрее или что он может сделать что-нибудь лучше, чем ты сам.

Смертный или бессмертный, человек всегда останется только результатом того, чему он научился.

Я стал разворачивать крыло на верхней площадке, откуда стартовали парапланеристы. Я всё ещё ворчал что-то о безмозглых ангелах, сующих нос в моё прошлое. Когда я поднял глаза, фордик и его странный пассажир уже исчезли.

Я молился, чтобы Шепард действительно исчез, а не уехал вниз по дороге. Даже если он избрал езду, то я надеялся увидеть его на каком-нибудь дереве у дороги, когда буду подниматься обратно.

Затянул ремни, надел перчатки; пряжки и шлем надёжно застегнуты. Другие парапланеристы давно улетели, трое уже приземлились, ещё три крыла держатся в воздухе, далеко внизу, порхая, как бабочки, на фоне зелёных деревьев, — они всё ещё охотятся за восходящими потоками воздуха.

Не дожидаясь, пока ветер поднимет крыло, я сразу пошёл прямо к краю обрыва, посмотрел, как плавно растёт огромная радуга надо мной, и шагнул в воздух.

Как бы понравилось Дикки лететь сейчас вместе со мной... Он увидел бы, что в жизни самое важное! Здесь находишь то, что действительно любишь, и узнаёшь об этом всё, что тебе нужно знать.

И вверяешь свою жизнь собственным знаниям, и убегаешь от безопасности, бросаясь с горы в воздушную пропасть, полагаясь на Закон Полёта, на то, что невидимые глазу воздушные потоки подхватят тебя и понесут над землёй...

В этот момент словно запятая попала в строку моих мыслей — крыло наполнилось свежим дуновением ветра.

Я потянул за правый управляющий строп и развернулся, чтобы удержаться в струе восходящего потока; и параплан вместе со мной стал медленно подниматься в небо.

За холмами на западе из-за линии горизонта стал появляться Сиэтл, сверкающий Изумрудный Город из сказочной страны Оз.

Солнечные лучи сверкали на поверхности залива Пьюджета, а дальше возвышалась громада Олимпийских Гор, хранящих зимнюю стужу под снежными шапками. Здесь много было такого, что понравилось бы ему.

Примерно, в десяти футах справа от меня появилась маленькая бабочка. Она решительно била маленькими крылышками и летела с той же скоростью, что и я.

Я повернулся к ней, она круто увернулась, но затем вернулась ко мне, пролетела у самого шлема и исчезла где-то в южном направлении.

Это было бы интересно Дикки, его вообще интересовали все существа, рождённые для полёта: что эта бабочка делала здесь, на высоте двух тысяч футов, и какие дела влекли её к югу?

И вообще, подумал я, мальчик должен жить не в голове Шепарда, а где-то в глубинах моих собственных воспоминаний. Я так мало помнил о своём детстве, а Дикки хранит его всё целиком.

Мои нынешние поступки и представления уходят глубоко корнями в события его повседневной жизни. Если бы я нашёл способ встретиться с ним, я бы смог и сам многому научиться, и ему рассказать о тех испытаниях и ошибках, которые ждут его впереди.

Восходящий поток ветра утих — и через несколько минут Сиэтл снова скрылся за холмами. Первый из приземлившихся парапланеристов уже стоял на стартовой площадке и наблюдал, как я скольжу вниз.

Зависнув между небом и землей, я расслабился и задумался — а что произойдёт, если приоткрыть дверь между мной и тем мальчиком, которым я был?

Как долго я даже не вспоминал о нём! Если бы не Шепард со своей дурацкой книгой, я бы, наверное, никогда не вспомнил о Дикки.

Я представил себе дверь, ведущую в глубину моего прошлого, я поднимаю тяжёлый деревянный засов, дверь со скрипом открывается. Внутри темнота и холод — странно. Может быть, он спит.

— Дикки, — крикнул я в глубь моей памяти, — это я, Ричард. Уже прошло пятьдесят лет, пацан! Не хочешь ли поздороваться?

Он ждал меня в темноте, нацелив на меня огнемет. Десятая доля секунды — и все вспыхнуло огнём и алой яростью:

— Пошёл вон! Убирайся прочь, проклятый богом отступник, ты, предавший меня, продажный, ничтожный однофамилец, ненавистная мне выросшая из меня личность, в которую, надеюсь, я никогда не превращусь! Пошёл прочь и никогда не возвращайся сюда и оставь меня в покое!

Я задохнулся, голову сжало шлемом, я захлопнул тяжёлую дверь и очнулся в затянутых на мне ремнях, под парапланом, повисшим над деревьями Тигровой горы.

Фу-у-х! Неужели моя память запускает в меня ракеты? Я ожидал, что мальчишка бросится в мои объятия, из темноты к свету, переполненный вопросами, открытый для той мудрости, которую я собирался ему дать.

Я открывал дверь для великолепной, невиданной ещё дружбы, а он безо всякого предупреждения чуть не зажарил меня заживо!

Вот тебе и любящий мальчик внутри тебя. Хорошо ещё, что на двери тяжёлый засов. Никогда больше я не подойду к ней, тем более, не притронусь к этой заложенной во мне бомбе на взводе.

К тому времени, как я приземлился, все остальные парапланеристы уже выстроились к новому прыжку, не выбирая, будет ветер или нет. Будет так же.

Я упаковал крыло, забросил его в багажник машины, завёл мотор и поехал домой. Всю дорогу я, не переставая, думал о том, что произошло.

Лесли возилась вокруг сливового дерева в саду; увидев меня, она помахала мне секатором. Земля вокруг неё была усеяна срезанными ветками разной длины.

— Привет, дорогой. Как ты полетал? Ты получил удовольствие?

Моя жена — это любящая и прекрасная женщина, родная душа, единомышленник, которого я нашёл, когда потерял уже всякую надежду найти.

Если бы она только смогла разделить со мной тот мир, в который я попал, и стать его частью, только не такой далекой, таинственной и пугающей. Получил ли ты удовольствие? Как можно ответить на этот вопрос?

Пять

— Огнемёт?

Другая, на её месте, стала бы смеяться — мой-то вчера пришёл домой и такую вот историю рассказал!

Она свернулась калачиком на кушетке рядом со мной, укрыв ноги одеялом и грея озябшие руки чашкой горячего мятного чая. Если вы хотите продрогнуть до костей, то моя жена может вам посоветовать заняться весенней обрезкой деревьев в саду.

— Что может означать для тебя огнемёт? — спросила она.

— Это значит, что я подавлен. Я хочу вычеркнуть кого-то из своей жизни. Не просто убить, а так, чтобы от него не осталось даже пепла.

— Если ты так поступаешь, когда подавлен, то чего от тебя можно ожидать, когда ты взбешён?

— Да, Лесли. Он не был подавлен, он был взбешён.

По мере того, как я рассказывал, моя история теряла трагичность и превращалась в забавное происшествие, случившееся со мной.

Шепард был просто свихнувшимся фанатиком, который вычитал что-то такое, что зациклило его на мне. Выдумав эту историю, он подсунул мне свою ужасную рукопись в надежде, что я её опубликую.

Был ли он ангелом-учителем? Мы все ангелы-учителя друг для друга, мы все чему-то учимся, когда напрягаем свой мозг и вспоминаем что-то важное, давно забытое.

Мне нужно было ему сразу и напрямик сказать, что сегодня я забыл свою ученическую шапочку и что я собираюсь подняться на эту гору пешком, так что спасибо и всего хорошего.

Моя жена не разделила моего веселья по поводу схватки с тем мальчиком. Она давно предполагала, что мальчик — живая часть моего существа, отвергнутая и беспризорная, нуждающаяся в том, чтобы её нашли и любили. В Шепарде она увидела союзника.

— Подумай, существует ли какая-нибудь причина, по которой Дикки мог бы тебя ненавидеть?

— Там было темно и холодно, как в тюремной камере. Если он полагает, что это я заточил его туда, а сам ушёл, оставив его в темноте беспомощного, то... — На некоторое время я сосредоточился на своих ощущениях. — Пожалуй, он мог быть немного расстроен этим.

— Расстроен? — она нахмурилась.

— Хорошо. Пожалуй, он бы охотно разрезал меня на мелкие кусочки и скормил крысам.

— Прав ли он? И не ты ли запер ту дверь?

Я вздохнул и положил голову ей на плечо.

— А мог ли я взять его с собой? Каждую неделю я встречаюсь с массой людей, в дополнение к тем, с которыми я встречался уже раньше. И завтра всё будет так же.

Должен ли я нынешний таскать его через всю эту толпу, заботиться о том, чтобы не смутить его чувства, ставить на голосование, чем мы займёмся сейчас...

Я и сам чувствовал, что это звучит так, будто я оправдываюсь.

— Толпа здесь ни при чём, — сказала она. — Но если ты полностью откажешься от него, прогонишь даже воспоминания о своём детстве, останется ли у тебя твоё прошлое?

— Я помню своё детство.

Я надулся. Я не сомневался, что она поймёт и то, что я не досказал. Как нечасто я вспоминал редкие оазисы в безжизненной пустыне моего детства.

Это должна была быть сказочная страна, но когда я оглядываюсь, она кажется пустой, как будто я проник в Настоящее по фальшивому паспорту.

— Расскажи мне сто своих воспоминаний, — попросила Лесли.

В её прошлом были свои чёрные дыры, детские приюты в её воспоминаниях представлялись статичными и безжизненными.

У неё не было никаких воспоминаний о том, откуда у маленькой девочки переломы, так хорошо заметные на рентгеновских снимках.

Тем не менее, её повседневная жизнь полна воспоминаний о тех временах, когда она была девочкой, и эти старые знания помогают ей решать сегодняшние проблемы и выбирать завтрашние.

— Устроит два?

— Хорошо, два.

— Я забыл.

— Давай, давай, ты можешь вспомнить, если захочешь.

— Я наблюдаю облака. Лежу на спине на пустыре за нашим домом, вокруг зеленеет дикая пшеница. Я вглядываюсь в небо, как в немыслимо глубокое море, облака плывут по нему — это острова.

—Хорошо, — сказала она. — Наблюдение за облаками. Дальше?

Но ведь, это важно, подумал я. Не пролистывай наблюдение за облаками, небо было моим прибежищем, моей любовью, оно стало моим будущим и остаётся моим будущим до сих пор. Не говори «дальше», небо для меня всё!

— Водонапорная башня, — сказал я.

— Какая ещё водонапорная башня?

— Когда я был маленький, мы жили в Аризоне. На ранчо, где стояла водонапорная башня.

— Что у тебя было связано с водонапорной башней? Почему ты вспомнил?

— Не помню. Наверное, потому, что вокруг не было ничего более примечательного, — предположил я.

— Хорошо. Ещё воспоминания?

— Уже два.

Она всё ждала, как будто надеялась, что я вспомню ещё что-то третье, после того, как рассказал два воспоминания вместо ста.

— Однажды, я провел весь день на дереве, почти до самой темноты, — сказал я, и решил, что сделал для неё даже больше, чем обещал.

— Зачем ты влез на дерево?

— Я не знаю. Ты хотела воспоминаний, а не объяснений.

Опять молчание. Ещё несколько образов я поймал в фокус дергающегося, скрипящего кинопроектора, каким мне представлялось моё детство, но и они были памятниками неизвестно чему: гонки на велосипедах с друзьями детства; маленькая скульптура смеющегося Будды.

Если я расскажу ей об этом и она попросит объяснить, что это значит, я ничего не смогу сказать.

— Трое из моих бабушек и дедушек умерли ещё до того, как я родился, а четвертый — вскоре после рождения. И мой брат тоже умер. Но ведь, ты это знаешь.

Это только статистика, а не воспоминания, подумал я.

Смерть брата Лесли опустошила её душу. Она никак не могла поверить, что смерть моего брата не произвела на меня такого же сокрушающего воздействия. Но это правда, я почти не заметил этого события.

— Вот, пожалуй, и всё.

Я ожидал, что она снова скажет: как это так, смерть брата ты относишь к статистике и не называешь даже воспоминанием?

— Ты помнишь, как Дикки говорил, чтобы ты написал для него книгу?

Вопрос её прозвучал так невинно, что я догадался: она что-то задумала. Во всём, что произошло сегодня, я не видел предвестников конца света. Самое ужасное из всего этого — мальчик с огнемётом — было не более чем плодом моей фантазии.

— Не говори глупости, — сказал я. Как я мог это помнить?

— Вообрази, Ричи. Представь себе, что ты девятилетний мальчик. Твои бабушка и дедушка Шоу умерли, твои бабушка и дедушка Бахи умерли тоже, твой брат Бобби только что умер.

Кто следующий? Неужели тебя не ужасало, что завтра можешь умереть и ты? Неужели тебя не волновало твоё будущее? Что ты чувствовал?

Что она пытается мне сказать? Она знает, что меня это не волновало. Если возникает опасность, я пытаюсь от неё улизнуть. Если это не удаётся, я встречаю её лицом к лицу.

Ты либо планируешь, что делать завтра, либо борешься с тем, что есть сегодня; волноваться из-за чего-то — пустая трата времени.

Но, ради неё, я прикрыл глаза и представил, что я там, наблюдаю за девятилетним мальчиком и знаю, о чём он думает.

Я нашёл его сразу, закоченевшего в своей кровати, глаза плотно закрыты, кулаки сжаты. Он был одинок. Он не волновался — он был в ужасе.

— Если Бобби со своим светлым умом не смог пройти рубеж одиннадцати лет, то у меня тем более нет шансов, — я рассказал Лесли о том, что увидел. — Я знаю, что это глупость, но я уверен, что умру, когда мне будет десять.

Что за странное чувство, оказаться опять в моей старой комнате!

Двухэтажная кровать возле окна, верхняя койка всё ещё здесь после смерти Бобби; белая сосновая парта, её крышка попорчена быстротвердеющим суперцементом Тестора и лезвиями «Икс-Акто»; бумажные модели летящих комет подвешены на нитках к потолку.

Крашеные деревянные модели «Стромбекеров» расставлены на полках между книгами — на каждую были затрачены часы работы, и вот сейчас все они сразу всплыли в памяти: коричневая «JU-88 Сьютка», желтая «Пайпер Каб», «Локхид Р-38» (одно из крыльев его двойного хвоста сломалось при попытке запуска с верхней койки)...

Я совсем забыл, как много маленьких аэропланов было у меня в детстве. Грубые, из литого металла «Р-40» и «FW-190» стояли прямо на парте, рядом с лампой «гусиная шея».

— Загляни в эту комнату, — сказал я. — Как это мне удалось вспомнить всё так чётко? Все эти годы передо мной, как будто, стоял туман!

Стенной шкаф с двумя дверцами. Я знаю, там внутри набор для игры «Монополия», планшетка для спиритических сеансов, Кемми и Зибби, а также — зимние одеяла.

Осторожно, сплетённый из лоскутков коврик покрывает пол из твёрдого дерева, на нём можно поскользнуться, как на льду.

— Ты не хочешь поговорить с ним? — спорила Лесли.

— Нет. Я только посмотрю.

Почему я боюсь заговорить с ним?

Он носил джинсы и тёмно-красную фланелевую рубашку в чёрную клетку с длинными рукавами.

Какое юное лицо! Веснушки на носу и на скулах; волосы светлее, чем у меня, кожа смуглее — он постоянно на солнце. Лицо шире и круглее, слёзы катятся из-под плотно зажмуренных век. Славный мальчик, напуганный до смерти.

Ну, давай, Дикки, подумал я. Всё у тебя будет хорошо. Вдруг его глаза распахнулись, он увидел, что я смотрю на него, и открыл рот — закричать.

Я машинально ринулся назад, в своё время, и мальчик исчез для меня, должно быть, в то самое мгновение, когда и я исчез для него.

— Привет! — сказал я с опозданием.

Шесть

— Привет кому? — спросила Лесли.

— Так глупо, — сказал я. — Он меня видел.

— Что он сказал?

— Ничего. Мы оба сильно испугались. Как странно.

— Что ты чувствуешь, как он?

— Да с парнем, в общем, всё нормально. Он только не уверен в завтрашнем дне, и это выбило его из колеи.

— И как ему там, ты чувствуешь?

— Всё у него будет нормально. Он будет хорошо учиться в школе, впереди его ждёт великолепное время, когда он у знает так много интересного: аэропланы, астрономия, ракеты; он научится ходить под парусами, нырять...

Она дотронулась до моей руки:

— Ты чувствуешь, каково ему?

— Да у меня сердце разрывается! Я молю Бога, я так хочу вывести его оттуда и прижать к себе, и сказать ему: не плачь, ты в безопасности, ты не умрёшь!

Дорогая Лесли, мой любимый и чуткий друг. Она не сказала ни слова. Она дала мне возможность в тишине услышать то, что я сказал, услышать ещё и ещё раз.

Мне потребовались дикие усилия, чтобы восстановить равновесие. Я никогда не был склонен к сентиментальности, я рассматривал свои чувства, как частную собственность и держал их под жёстким контролем.

Да, сохранять этот контроль очень непросто, но, казалось, всегда возможно. В конце концов, всё это происходит в моей голове.

— Ты — хранитель его будущего, — произнесла она в тишине.

— Его наиболее вероятного будущего, — сказал я. — У него есть и другие варианты.

— Только ты знаешь то, что ему нужно знать. И если даже ему суждено в жизни взлететь выше, чем тебе, — всё равно, только ты сможешь объяснить ему, как этого добиться.

В это мгновение я действительно любил мальчишку. Когда я был с ним, моё детство уже не заволакивало туманом, я его видел кристально ясно и с мельчайшими подробностями.

— Я — хранитель его будущего, он — хранитель моего прошлого.

В эту минуту у меня возникло удивительное чувство: мы необходимы друг другу, Дикки и Ричард, только вместе мы можем образовать единое целое.

Нужно ли мне было брести по жизни одному, как отступнику, чтобы, наконец, повстречать мальчика, страстно желающего превратить меня в пепел, — и теперь доказывать ему, неизвестно как, что я люблю его? Легче доползти до Орегона по битому стеклу.

А могло ли быть иначе? Мой старенький кинопроектор опять стал высвечивать на экране сознания чёрно-белые кадры того времени, из которого я только что вернулся, — сплошные блеклые знаки вопросов.

Дикки идёт вдоль расписанных стен длинного освещённого солнцем коридора, все детали чётко вырисовываются, ничего не пропущено.

Он всё ещё дрожит перед надвигающейся на него тьмой, и что проку в том, что я точно знаю: эта тьма — лишь тень будущих событий, которые пронесутся, собьют его с ног, поднимут и сурово обучат тем знаниям, о которых он сейчас молит меня.

Мне хотелось сказать ему: не давай спуску своим страхам, вызови их на открытый бой, пусть покажутся, и, если покажутся, — раздави их.

Если ты не сделаешь этого, то твои страхи будут плодить новые страхи, они разрастутся плесенью вокруг тебя и заглушат дорогу, по которой ты хочешь идти. Твой страх перед новым поворотом в жизни — это всего лишь пустота, одетая так, чтобы показаться вратами ада.

Мне легко говорить: я уже прошёл сквозь все это. А каково ему?

Если я чего-то боюсь сейчас, подумал я, то что бы мне больше всего хотелось услышать от себя, мудрого, будущего?

Когда придёт время сражаться, Ричард, я буду с тобой, и оружие, которое тебе необходимо, будет в твоих руках.

Могу ли я сказать ему это сейчас, и есть ли хоть малейшая надежда, что он меня поймёт?

Вряд ли. Ведь, именно я тот человек, с которым он хочет сразиться.