Иллюзии

16

Можно здорово устать, пока обойдёшь магазин скобяных изделий, кажется, что полки тянутся и тянутся, исчезая в бесконечности.

В Хэйворде в поисках гаек, болтов и шайб для хвостового костыля «Флита» я отправился в подобное рискованное путешествие. Пока я рыскал в полумраке, Шимода терпеливо разглядывал товары — ведь ему-то уж, конечно, в этом магазине покупать было нечего.

Вся экономика может рухнуть, подумал я, если все, подобно ему, будут сами из воздуха и мыслеформ создавать то, что им надо.

В конце концов, я нашел желанные болты и отправился с ними к прилавку, где играла тихая музыка. «Зеленые рукава» — я полюбил эту старинную песню ещё в детстве и всегда слушаю её с удовольствием.

Сейчас звуки лютни лились из спрятанных динамиков. Странно слышать её в современном городке с населением в четыреста человек.

Ещё удивительнее было то, что никаких динамиков там не было, а хозяин магазина сидел за прилавком, откинувшись на своем стуле, и слушал, как мессия играл на дешевой шестиструнной гитаре, взятой с одной из полок.

Музыка звучала просто прекрасно, я, заплатив причитающиеся за болты 73 цента, тихонько стоял, зачарованный мелодией. Может быть, всё дело в том, что струны дешевого инструмента чуть-чуть дребезжали, но, казалось, что она доносится из далекой средневековой Англии, укрытой туманами.

— Дональд, как здорово! Я не знал, что ты умеешь играть на гитаре!

— Ты не знал? Значит, ты думаешь, что если бы Иисусу Христу дали гитару, он бы сказал: «Я не умею на ней играть»? Мог ли он так сказать?

Шимода положил гитару на место и вышел со мной на улицу, залитую солнцем.

— Или ты думаешь, что найдется хоть один Мастер, достойный своей ауры, который не понял бы человека, заговорившего с ним по-русски или по-персидски? Или что Мастер не может разобрать трактор, или, скажем, управлять самолётом, если захочет?

— Так ты действительно всё это умеешь?

— И ты тоже. Просто я знаю, что я знаю всё.

— И я могу играть на гитаре так же, как и ты?

— Нет, у тебя будет свой стиль, непохожий на мой.

— Но как мне это сделать? — Я вовсе не собирался со всех ног бежать покупать гитару, просто мне было любопытно.

— Лишь убери то, что тебя сдерживает, откажись от своей веры в то, что ты не умеешь играть. Возьмись за неё, как будто это часть твоей жизни, что на самом деле так и есть, в одной из твоих других жизней.

Знай, что ты прекрасно можешь на ней играть, и пусть твоё бессознательное «Я» завладеет пальцами и начнёт играть.

Я что-то читал об этом — обучение под гипнозом, когда гипнотизер говорит людям, что они — певцы и живописцы, и они поют и рисуют, как настоящие таланты.

— Мне трудно, Дон, забыть то, что я не умею играть на гитаре.

— Тогда тебе будет трудно на ней играть. Потребуются годы учёбы, прежде чем ты позволишь себе заиграть, прежде чем твоё сознание скажет тебе, что ты достаточно намучился и уже заслужил право играть хорошо.

— А почему же я быстро научился летать на самолёте? Считается, что это очень сложно, но я схватывал всё на лету.

— А ты хотел летать?

— Больше всего на свете. Ничего другого просто не существовало. Я смотрел из кабины вниз на облака, на дым, поднимающийся по утрам из печных труб прямо в небо, и я видел...

— А-а, я тебя понял. Ты хочешь сказать: к гитаре тебя так сильно не тянуло.

— Дон, у меня засосало под ложечкой, и это говорит о том, что именно так ты и выучился летать. Ты просто однажды сел в «Трэвэл Эйр» и полетел. Никогда не сидел в самолете до тех пор.

— Надо же, до чего ты догадлив.

— И ты не сдавал летных экзаменов? Подожди. Да у тебя и полётной книжки нет. Обычной полётной книжки с разрешением. Он странно посмотрел на меня, едва заметно улыбаясь, будто я поспорил, что у него нет книжки, а он знал, что она у него есть.

— Ты говоришь о бумажке? Такое разрешение?

— Да, бумажка.

Он не полез в карман и не достал бумажник. Он просто раскрыл правую ладонь, и на ней лежала полетная книжка, как будто он носил её, ожидая, когда же я про неё спрошу. Она была совершенно новой, даже не сложенной пополам, и я подумал, что ещё десять секунд назад её вообще не существовало.

Но я взял её в руки и внимательно прочитал. Это было официальное удостоверение пилота, скрепленное печатью Министерства транспорта, выданное Дональду Уильяму Шимоде, живущему в штате Индиана, разрешающее ему управлять одно — и многомоторными самолетами, планерами и работать в качестве штурмана.

— А допуск к гидросамолетам и вертолётам?

— Достану, если понадобится, — сказал он так таинственно, что я расхохотался ещё раньше его. Парень, подметавший тротуар, посмотрел на нас и тоже улыбнулся.

— Слушай, а мне? — попросил я. — Я хочу допуск к авиалайнерам.

— Свою полётную книжку будешь подделывать сам, — ответил он.

17

Во время радиопередачи Джефа Сайкса я вдруг увидел совершенно незнакомого мне Дональда Шимоду. Передача началась в девять вечера и шла до полуночи.

Мы сидели в крохотной комнатке, заставленной катушками с рекламными заставками, записанными на пленку, кругом было полно каких-то рукояток и циферблатов.

Беседу с нами Сайкс начал с того, что поинтересовался, не нарушаем ли мы закон, когда летаем по стране на старых самолетах и катаем пассажиров.

Ответ был прост. Ничего противозаконного в этом нет, и наши самолеты так же тщательно проверяются полётной инспекцией, как и реактивные лайнеры.

Они надёжней и безопасней, чем большинство современных самолетов из металла, и для полетов достаточно лишь получить лицензию и разрешение фермера использовать его поле. Но Шимода сказал совсем иное.

— Никто не может помешать нам делать то, что мы хотим, Джеф, — ответил он.

Конечно же, он был прав, но в его ответе не хватало тактичности, а без неё не обойтись, когда выступаешь перед радиослушателями, интересующимися, с чего это мы тут разлетались на наших этажерках. Не прошло и минуты, как на пульте Сайкса замигал огонек телефонного вызова.

— Нам звонят по линии один, — сказал Сайкс в микрофон. — Слушаю вас, мадам.

— Я в эфире?

— Да, мадам, вы в эфире, а в передаче принимает участие наш гость, летчик Дональд Шимода. Говорите, пожалуйста, мы все вас слушаем.

— Я хотела бы сказать этому парню, что вовсе не все делают то, что хотели бы, и что некоторым приходится работать, чтобы заработать себе на хлеб, и чувствовать ответственность, а не просто паясничать в воздушном балагане!

— Люди, работающие ради куска хлеба, делают то, что им больше всего хочется, — сказал Шимода. — Так же, как и те, кто зарабатывает свой хлеб играючи...

— В Писании сказано: «В поте лица твоего будешь есть хлеб».

— Мы вольны поступать и так, если захотим.

— «Делай то, что можешь!» Мне надоели люди, вроде вас, твердящие: «Делай то, что можешь! Делай то, что можешь!» Из-за вас люди становятся совершенно необузданными, и они уничтожают мир. Они его уже уничтожают. Посмотрите только, что творится с растениями, реками и океанами!

Она, по крайней мере, раз пятьдесят давала ему прекрасную возможность для достойного ответа, но он ни разу ею не воспользовался.

— И прекрасно, если этот мир будет уничтожен, — сказал он. — Есть миллиард других миров, которые мы можем создать или выбрать для себя. До тех пор пока люди хотят держаться планет, у них будут планеты, пригодные для жизни.

Это вряд ли было рассчитано на то, чтобы успокоить собеседницу, и я, совершенно сбитый с толку, посмотрел на Шимоду. Он говорил, имея в виду перспективу многих и многих жизней, использовал знания, которые доступны лишь Мастеру.

Эта женщина, естественно, считала, что разговор относится лишь к реальности данного единственного мира, который начинается рождением и заканчивается смертью. Он знал это... почему он не делал скидок?

— Так всё, значит, распрекрасно? — спросила она. — В мире нет зла, и вокруг нас никто не грешит? Вас, похоже, это не волнует.

— А тут не из-за чего волноваться, мадам. Мы видим лишь крошечную частичку единой жизни, да и эта частичка иллюзорна.

В мире всё уравновешено, никто не страдает и никто не умирает, не дав на это своего согласия. Нет ни добра, ни зла вне того, что делает нас счастливыми и несчастными.

От его слов ей вовсе не становилось спокойней. Но внезапно она замолчала, а затем тихо спросила:

— Откуда вы знаете всё то, о чем говорите? Откуда вы знаете, что всё это истинно?

— Я не знаю, истинно ли всё это, — ответил он. — Я просто в это верю, потому что это доставляет радость.

Я прищурился. Он мог бы сказать, что всё это он уже попробовал, и всё вышло... исцеление больных, чудеса, сама жизнь, в которой его учение стало явью, — это доказывает то, что слова его истинны и совершенно реальны. Но он промолчал. Почему?

Этому есть причина. Сквозь узенькую щелку между веками я едва различал в полумраке комнаты смутный силуэт Шимоды, склонившегося над микрофоном.

Он говорил прямо в лоб, не давая никакой возможности выбора, не прилагая ни малейших усилий помочь бедным радиослушателям понять его.

— В истории мира все, кто сыграл хоть какую-то мало-мальски важную роль, все, кто когда-либо испытал счастье, все, кто хоть что-нибудь подарил миру, были божественно эгоистичны, жили ради собственных интересов. Все без исключения.

Следующим в разговор вступил мужчина. Время в тот вечер летело очень быстро.

— Эгоисты! Мистер, а вы знаете, кто такой Антихрист?

На секунду Шимода улыбнулся и откинулся на спинку стула. Казалось, что он знал нового собеседника лично.

— Может быть, вы мне сами скажете? — ответил он вопросом на вопрос.

— Христос говорил, что мы должны жить ради наших ближних.

Антихрист говорит: будь эгоистом, живи ради себя, и пусть все катятся к чертям в ад.

— Или рай, или туда, куда они сами захотят отправиться.

— Вы очень опасны, вы знаете об этом, мистер? А что, если все наслушаются вас и начнут делать то, что они хотят? Что, по-вашему, случится тогда?

— Я думаю, что тогда наша планета стала бы самой счастливой в этой части Галактики, — ответил Шимода.

— Мистер, мне не хочется, чтобы мои дети услышали ваши речи.

— А что хотят услышать ваши дети?

— Если мы все свободны делать всё, что захотим, то я могу прийти к вам на поле с дробовиком и прострелить вашу дурацкую башку.

— Конечно, вы вольны это сделать.

Было слышно, как трубка с грохотом упала на рычаг. Где-то в городе был, по крайней мере, один рассерженный человек. Другие схватились за телефоны, на пульте ведущего разом замигали все лампочки вызова.

События вовсе не должны были развиваться именно так; он мог бы сказать те же вещи иначе и не задевая их самолюбия.

Постепенно меня охватывало то же самое чувство, которое я испытал однажды, когда толпа рванула к самолету и окружила Шимоду. Пора, явно пора нам было отправляться в путь. «Справочник» там, в студии, мне совсем не помог.

«Для того чтобы стать свободным и счастливым, ты должен пожертвовать скукой. Не всегда такую жертву принести легко».

Джеф Сайкс рассказал всем, что наши самолеты стоят на поле Джона Томаса у дороги N41 и что мы спим там же, прямо у самолётов.

Я чувствовал, что на нас накатывают волны злости, исходящие от людей, которые боялись за нравственность своих детей, за будущее американского образа жизни, и это меня совершенно не радовало. До конца передачи было ещё полчаса, а дела шли всё хуже и хуже.

— А знаете, мистер, я думаю, что вы — обманщик, — сказал следующий.

— Конечно, я — обманщик. Мы все обманщики в этом мире, все стараемся казаться не тем, что мы есть на самом деле. Мы — это вовсе не тела, разгуливающие по Земле, мы не состоим из молекул и атомов.

Мы — идеи Абсолюта, которые невозможно уничтожить или убить, как бы сильно мы ни верили в смерть...

Он бы сам первым напомнил мне, что я волен уйти, если мне не нравятся его слова, он бы посмеялся над тем, что мне мерещатся толпы, ждущие с факелами у самолетов, чтобы тут же разорвать нас на клочки.

«Не расставайся, говоря: "До свидания". Необходимо попрощаться до того, как вы можете встретиться вновь. А новая встреча, после коротких мгновений или многих жизней, обязательно будет, если вы настоящие друзья».

На следующий день, когда солнце стояло в зените, а желающих покататься ещё не было, он остановился у крыла моего самолета.

— Помнишь, что ты сказал, узнав о моих проблемах, ну, что никто не хочет слушать, сколько бы чудес я ни совершил?

— Нет.

— А ты помнишь тот день, Ричард?

— Да, день я помню. Внезапно ты показался мне таким одиноким. Но я не помню, что тогда сказал.

— Ты сказал, если я завишу от того, волнует ли людей то, что я говорю, то моё счастье зависит от первого встречного, а не от меня самого. Я пришел сюда, чтобы узнать простую истину: не имеет значения, говорю я или нет.

Я выбрал эту жизнь, чтобы рассказать людям, как устроен этот мир, но с тем же успехом я мог выбрать эту жизнь, чтобы вовсе ничего не говорить. Абсолюту не надо, чтобы я рассказывал всем о том, как устроен мир.

— Это и так ясно, Дон. Я мог бы тебе об этом сказать давным-давно.

— Ну, спасибо большое. Я нашёл то, ради чего прожил эту жизнь, я закончил работу всей жизни, а он говорит: «Это и так ясно, Дон». — Он смеялся, но в то же время был печален, и тогда я не знал, отчего.

18

«Твое невежество измеряется тем, насколько глубоко ты веришь в несправедливость и человеческие трагедии. То, что гусеница называет Концом света, Мастер назовёт бабочкой».

Слова, которые я прочитал в «Справочнике Мессии» накануне, были единственным предупреждением. День проходил, как обычно. Я стоял на верхнем крыле «Флита», заливая бензин в бак, и с удовольствием поглядывал на небольшую толпу желающих прокатиться.

Его самолет после посадки подрулил к ним и остановился, подняв своим широким винтом небольшой ураган. Но в следующую секунду раздался легкий хлопок, будто лопнула шина, и тут толпа сорвалась с места и побежала.

Шины на «Трэвэл Эйр» были в полной сохранности, мотор, как и за секунду до этого, тихонько урчал на холостых оборотах, но в матерчатой обшивке фюзеляжа у пилотской кабины зияла большая дыра. Шимоду отбросило к дальней стене, его голова свесилась вниз, а тело казалось совершенно неподвижным.

Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы осознать, что Дональда Шимоду только что застрелили, ещё одно, чтобы бросить канистру, спрыгнуть на землю и рвануть к нему.

Всё было похоже на киносценарий, на сцену из любительского спектакля: человек с дробовиком в руках, убегающий вместе со всеми — он пробежал так близко от меня, что я легко мог бы дотянуться до него рукой.

Теперь я вспоминаю, что мне на него было наплевать. Во мне не было ни ярости, ни удивления, ни ужаса. Главное, надо было как можно быстрее добраться до кабины «Трэвэл Эйр» и поговорить с другом.

Казалось, что у него в руках взорвалась бомба. Кожаная куртка и рубашка на левом боку были залиты кровью и свисали лохмотьями, видны глубокие раны, словом, алое месиво.

Его голова упиралась в правый нижний угол приборного щитка, возле ручки зажигания, и я подумал, что если бы он пристегивался в полете, его бы так сильно не швырнуло вперёд.

— Дон, ты в порядке? — Глупее вопроса не придумаешь.

Он открыл глаза и улыбнулся. Его лицо было мокрым от крови.

— Ричард, как всё это выглядит?

Услышав, что он заговорил, я почувствовал огромное облегчение. Если он может говорить, если он может думать, то с ним всё будет в порядке.

— Слушай, приятель, если бы я не знал, кто ты такой, я бы сказал, что ты влип в историю.

Он не шевелился, только чуть-чуть повернул голову, и внезапно я снова испугался, больше его неподвижности, чем этого кровавого месива.

— Я не знал, что у тебя есть враги.

— У меня нет. Это был... друг. Лучше, чем, если б... какой-нибудь возненавидевший меня бедняга... навлек на себя... всякие беды... убив меня.

Сиденье и стенки кабины были сплошь залиты кровью — придётся немало потрудиться, чтобы снова отмыть «Трэвэл Эйр», хотя сам самолет практически не был поврежден.

— Должно ли так было случиться, Дон?

— Нет... — тихо сказал он, едва дыша, — но я думаю... мне нравится драма...

— Ладно, давай быстрее! Исцеляйся! Судя по размерам толпы, нам сегодня придётся много полетать!

Но пока я подбадривал его шутками, несмотря на все свои знания и понимание реальности, мой друг Дональд Шимода упал на ручку зажигания и умер.

В моей голове будто с грохотом что-то взорвалось, мир покачнулся, я соскользнул с крыла и упал в траву, залитую кровью. «Справочник Мессии» вывалился из кармана и раскрылся, ветер заиграл его страницами.

Я поднял его, не глядя. «Неужели этим всё и кончается?! — думал я. — И всё, что говорит Мастер, лишь красивые слова, которые не могут спасти его, когда на фермерском поле на него бросается какой-то жалкий бешеный пёс».

Мне пришлось прочитать трижды, прежде чем я смог поверить, что на этой странице было напечатано:

«Всё в этой книге может оказаться ошибкой».