Единственная

11

Миля за милей проносились под нами, мы летели, охваченные тихой радостью. Если бы только шанс не был одной триллионной, подумал я. Если бы любой мог хотя бы раз в каждой своей жизни попасть в это место!

Лучащиеся коралловые отблески, возникшие на дне, под водой, словно магнитом притягивали нас к себе. Лесли кружила над ними, заставляя Ворчуна выделывать виражи.

— Это великолепно, — сказала она. — Стоит приземлиться, ты как думаешь?

— Я полагаю, да. Что тебе говорит твоя интуиция? Что мы пытаемся отыскать?

 — То, что важнеё всего.

Я кивнул.

*  *  *

Я готов был поклясться, что мы остановились на Красной Площади после наступления темноты. Вымощенная булыжниками мостовая, возвышающиеся справа от нас величественные стены, освещённые прожекторами, позолоченные луковицы куполов на фоне зимнего ночного неба.

Вне всяких сомнений, мы очутились в самом центре Москвы без визы и без экскурсовода. — О, Боже! — вырвалось у меня. Толпы людей, одетых в пальто и меха, озабоченные своими вечерними проблемами, спешно проходили мимо нас, недовольно щурясь на снегопад.

— Можешь ли ты определить, где мы находимся, по людям ? — спросила Лесли заинтересованно.

— Представь себе, что они — жители Нью-Йорка, надевшие лохматые шапки. Ну, как, сможешь определить?

Для Нью-Йорка это место было слишком просторным, не хватало страха ночных улиц. Однако, если отвлечься от самого города, то разницу в людях, которую я почувствовал, выразить словами было трудно.

— Дело тут не в шапках, — произнес я. — Эти люди похожи на русских точно так же, как день следующий за четвергом похож на пятницу.

— А могли бы они быть американцами ? — спросила она.

— Если бы мы находились в Миннеаполисе и наблюдали там этих людей, могли бы мы сказать о них — русские ? — Она на мгновение умолкла. — Похожа ли я на русскую?

Я посмотрел на неё искоса, наклонил голову. Посреди этой советской толпы — голубые глаза, знакомая скуластость, золотистые волосы...

— Вы, русские, — весьма красивые женщины!

— Спасибо, — застенчиво ответила она по-русски.

Вдруг, не более чем в шести метрах от нас в толпе остановились, держась за руки, двое. Они уставились на нас так, словно мы были марсианами, высадившимися из летающей тарелки, и вместо рук у нас были щупальца.

Остальные пешеходы, косо поглядывая на эту пару за то, что она так некстати остановилась посреди тротуара, обходили её двумя потоками.

Пара не обращала на них внимания, их взгляд был прикован к нам, к тому, как их сограждане, как ни в чем не бывало, проходили сквозь нас, будто мы были голограммами, спроецированными у них на пути.

— Привет! — крикнула Лесли с некоторым колебанием в голосе.

Не последовало никакой реакции. Они глазели на нас с таким недоумением, словно не поняли её слов. Неужели наша удивительная способность владения любым языком не оправдала себя в Советском Союзе?

— Привет! — я предпринял ещё одну попытку заговорить с ними. — Как дела? Не нас ли вы ищете? Первой пришла в себя женщина. Её темные волосы ниспадали каскадом и выбивались из под шапки, её пытливые глаза изучали нас.

— Это вы нам? — спросила она, застенчиво улыбаясь. — Ну, тогда добрый вечер!

Она направилась к нам, увлекая за собой мужчину, и тот очутился совсем рядом с нами, даже ближе, чем ему хотелось бы.

— А ведь вы — американцы, — сказал он нам. Только когда я снова стал дышать, то сообразил, что на какое-то время у меня перехватило дух.

— Как вам удалось это определить? — поинтересовался я. — Мы как раз только сейчас об этом говорили!

— У вас вид, как у американцев.

— А что в нас такого особенного? Или в наших глазах есть что-то от Нового Света?

— Все дело в ваших ботинках. Мы отличаем американцев по их ботинкам.

Лесли рассмеялась. — А как вы тогда отличаете итальянцев?

Он запнулся, улыбнувшись едва заметной улыбкой.

— Итальянцев не получится отличить, — сказал он. — У них и так всегда всё отлично...

Мы все рассмеялись. Как странно, — подумал я, меньше минуты прошло после нашей встречи, а мы уже ведем себя, как друзья.

Мы рассказали им, кто мы такие и что с нами произошло. Но в том, что мы реальны, мне кажется, их окончательно убедило то странное состояние нереальности, в котором мы пребывали. Более того, Татьяна и Иван Кирилловы пришли в полнейший восторг, поскольку обрели среди американцев альтернативных себя.

— Пойдёмте, прошу вас, — пригласила Татьяна, — к нам в гости! Это недалеко...

Мне всегда казалось, что мы избрали, в качестве своих соперников, именно советских, потому что они так похожи на нас.

На редкость цивилизованные варвары. Тем не менеё, их жильё не выглядело варварским, оно было таким же уютным и светлым, каким бы мы хотели видеть и свой собственный дом.

— Входите, — сказала Татьяна, приглашая нас в гостиную. — Пожалуйста, чувствуйте себя, как дома. Трёхцветный котенок, распластавшись, дремал на софе.

— Привет, Петрушка, — сказала Татьяна. — Ты была сегодня примерной девочкой? — Она села рядом с кошкой, придвинула её ближе к своим коленям, ласково поглаживая.

Петрушка прищурилась, взглянула на хозяйку и, свернувшись клубочком, снова уснула.

Большие окна, выходящие на восток в ожидании утренней зари. Стены напротив доверху уставлены книжными полками, пластинками и кассетами с теми же записями, которые мы слушаем у себя: Барток, Прокофьев, Бах, А Crowd of One (Толпа из Одного) Пика Джеймсона, Private Dancer (Приватная танцовщица) Тины Тёрнер.

Множество книг. Три полки книг, посвящённых сознанию, жизни после смерти и экстрасенсорике. Я думаю, Татьяна не прочла ни одной из них. Не хватало только персональных компьютеров. Как они могут обходиться без компьютеров?

Иван, как мы узнали, был авиаинженером, состоял в партии и, пойдя на повышение, оказался в Министерстве авиации.

— Ветру всё равно, какие крылья обдувать — советские ли, американские ли, — начал он. — Стоит лишь превысить критический угол атаки, и они тут же теряют подъёмную силу.

— Только не американские крылья, — возразил я, открыто глядя ему в лицо. — Американские крылья никогда не теряют подъёмную силу.

— Знаем, знаем, — сказал Иван. — Да, испытывали мы ваши крылья, не теряющие подъёмную силу.

Но, при этом, мы так и не придумали, как доставить пассажиров на борт самолёта, который не может сесть! Пришлось бы ловить самолёт с вашими крыльями сачком и отправлять обратно в Сиэтл.

Наши жены нас не слушали.

— За последние двадцать лет я чуть с ума не сошла! — жаловалась Татьяна. — Правительство никому не даёт возможности работать слишком хорошо.

Они полагают, что если мы работаем менеё эффективно, то, при этом, образуется больше рабочих мест, и стране не грозит безработица.

Я утверждаю, что у нас чересчур много бюрократии. Нам не следует мириться с этим безобразием. Особенно у нас, на киностудии, ведь наша задача — распространять информацию!

«Ну-ну, — смеются мои сослуживцы и говорят, — Татьяна, сохраняй спокойствие». Но теперь пришла перестройка, гласность — и всё сдвинулось с мертвой точки!

— А что, теперь не нужно сохранять спокойствие? — поинтересовался её муж.

— Ваня, — ответила она. — Теперь я могу делать всё, на что способна. Я могу упрощать всё там, где это требуется. Я вполне спокойна.

— Вот бы нам упростить наше правительство, — сказала Лесли.

— Ваше правительство приобретает облик нашего, это замечательно, — добавил я, — но наше начинает походить на ваше, вот что ужасно!

— Лучше уж нам походить друг на друга, чем уничтожать, — сказал Иван. — А вы видели газеты? Нам не верится, что ваш президент мог такое сказать!

— Об Империи Зла? — уточнила Лесли. — Наш президент любит всё несколько драматизировать в своих выступлениях...

— Нет, — возразила Татьяна. — Давать нам такие прозвища просто глупо, но это уже дела давние. А вот — совсем свежеё, прочтите! — Она отыскала газету, пробежала по ней беглым взглядом, нашла нужное место. — Вот здесь.

— Она зачитала нам выдержку. — Временное радиационное заражение почвы зарубежной страны лучше, чем постоянное влияние коммунизма на умы подрастающих американцев, — утверждал капиталистический лидер.

— Я горжусь мужеством моих сограждан и благодарен им за их молитвы. С именем Господа на устах, следуя Его воле, я обещаю вести свободу к её окончательной победе. Кровь застыла в моих жилах. Когда на свет появляется Бог ненависти, будь бдителен!

— Как это понимать? — воскликнула Лесли. — Временная радиация? Окончательная победа свободы? О чём это он?

— Он утверждает, что у него есть прочная поддержка общественности, — сказал Иван. — Люди Америки и в самом деле хотят уничтожить людей Советского Союза?

— Конечно же, нет, — успокоил я Ивана. — Уж таков стиль речей всех президентов. Они всегда говорят о том, что обладают полнейшей поддержкой народа, и если в выпуске новостей не показывают, как толпа кричит и швыряет булыжники в сторону Белого Дома, то они думают, что мы им поверим.

— Наш маленький мир рос и развивался, — сказала Татьяна. — Наконец, мы подумали, что слишком много средств тратим на защиту от американцев, но теперь... эти слова нам кажутся абсурдом!

Может быть, мы потратили на защиту не чересчур много, может, мы наоборот, недостаточно средств израсходовали? Как нам избежать этого ужаса... эта бегущая дорожка так никогда не остановится!

Мы всё бежим и бежим, и кто знает, когда это кончится?

— А что если бы вы унаследовали дом, которого никогда раньше не видели, — начал я. — И вот однажды приехали бы с ним познакомиться и обнаружили, что из его окон торчат...

— Пушки! — изумившись, закончил за меня Иван. Откуда американец мог знать, что русский придумал для себя ту же метафору. — Пулеметы, артиллерийские орудия и ракеты, нацеленные через поле на другой дом, находящийся неподалеку.

И что окна того другого дома тоже забиты пушками, направленными в противоположную сторону! Оружия в этих домах хватит, чтобы сотню раз убить друг друга! Что бы мы сделали, если бы нам вдруг достался такой дом?

Он сделал мне жест рукой, чтобы я продолжил этот рассказ, если смогу.

— Жить среди пушек и называть это миром? — произнёс я. — Накупать всё больше оружия только потому, что его накупает человек из дома напротив? С наших стен сыплется штукатурка, у нас протекает крыша, но пушки наши смазаны и нацелены друг на друга!

— Интересно, в каком случае сосед выстрелит вероятнеё всего, — если мы уберём из окон пушки, — вмешалась Лесли, — или если добавим новые?

— Если мы уберём из наших окон несколько пушек, — ответила Татьяна, — так, что сможем убить его лишь девяносто раз, станет ли он в нас стрелять потому, что теперь сильнее нас? Я не думаю. Так что я уберу одну старую маленькую пушку.

— Односторонне, Татьяна ? — спросил я. — Ни соглашения? Ни переговоров, длящихся годы? Ты собираешься разоружаться односторонне, в то время как у него есть пушки и ракеты, нацеленные в твою спальню?

— Она вызывающе вскинула голову. — Односторонне!

— Поступите так, — соглашаясь, кивнул её муж, — а затем позовите его на чай. И угостите его маленьким пирожным, говоря при этом следующее:

«Послушай, я на днях унаследовал от своего дяди этот дом, впрочем, как и ты унаследовал свой. Возможно, они недолюбливали друг друга, но у меня нет оснований для ссоры с тобой. У тебя тоже течёт крыша?»

Он скрестил на груди руки. — И что предпримет этот человек? Разве, съев наше пирожное, он вернётся домой и пальнет в нас из пушек? — Он повернулся ко мне, улыбаясь. — Американцы — отчаянный народ, Ричард. Но неужели вы такие безумцы? Неужели ты, проглотив наше пирожное, придёшь домой и откроешь по нам огонь ?

— Американцы — не безумцы, — возразил я, — мы — хитрецы.

Он искоса посмотрел на меня.

— Вы убеждены, что Америка тратит миллиарды на ракеты и сложнейшие системы управления к ним? Это не так. Мы экономим миллиарды. Как, спросите вы? — Я поглядел ему в глаза, ни тени улыбки.

— Как? — переспросил он.

— Иван, на наших ракетах нет систем управления! Мы даже не ставим на них двигатели. Только боеголовки. А остальное — картон и краска. Ещё задолго до Чернобыля мы осознали следующее: не имеет значения, откуда стартуют боеголовки!

Он посмотрел на меня важно, будто судья. — Не имеет значения?

Я покачал головой. — Мы, хитрые американцы, осознали две вещи.

Во-первых, мы поняли, что где бы мы ни начали строить ракетную базу, это будет не пусковая площадка для наших ракет, а цель для ваших! Как только перевернута первая лопата земли, мы уже знаем, что, с вашей стороны, сюда нацелено пятьсот мегатонн.

Во-вторых, Чернобыль был крошечной ядерной катастрофой, которая произошла в другой части мира. По мощности он равнялся не более чем сотой доле одной боеголовки, тем не менеё, шесть дней спустя после этих событий, мы в Висконсине выливали молоко, которое подверглось воздействию ваших гамма-лучей!

Русский изогнул брови дугой. — Поэтому вы поняли...

Я кивнул. — Если у нас друг для друга припасено по десять миллионов мегатонн, то какая разница, откуда они стартуют? Все погибнут! Зачем тогда тратить миллиарды на ракеты и управляющие компьютеры?

Как только мы засечем первую советскую ракету, выпущенную по нам... мы взорвём Нью-Йорк, Техас и Флориду, и вы обречены! А тем временем, производя ракеты, вы подрываете свою экономику.

Я посмотрел на него лукаво, как койот. — Где мы, по-вашему, взяли деньги на строительство Диснейленда? Татьяна слушала меня с открытым ртом.

— Совершенно секретно, — сказал я ей. — Мои старые приятели по Воздушным Силам теперь стали генералами Стратегического Ракетного Командования. Единственные в Америке ракеты, у которых настоящие двигатели, — это РОИ.

— РОИ? — словно эхо повторила Татьяна, глядя на мужа. Оба они занимали высокие партийные должности, но никто из них не слышал о РОИ.

— Ракеты Общественной Информации. Изредка мы запускаем одну из них, чтобы произвести эффект...

— И всё это вы снимаете четырьмя сотнями камер, — сказал Иван, — а потом показываете по телевидению не для американцев, а для нас!

— Разумеётся, — признался я. — Вас никогда не удивляло, что все изображения ракет в наших выпускам новостей напоминают одну и ту же ракету? Это и есть одна и та же ракета!

Татьяна посмотрела на мужа, на лице которого, клянусь, не было и тени улыбки, и залилась хохотом.

— Если КГБ нас подслушает, — спросил я, — и услышит только русскую часть нашей беседы, что они подумают?

— А если ЦРУ подслушает американскую часть? — спросил Иван.

— Если ЦРУ подслушает нас, — ответил я, — нам крышка! Они назовут нас предателями, выдавшими Главную Американскую Тайну в наши планы не входит бомбить вас, наш план состоит в том, чтобы разорить вас производством ракет.

— Если наше правительство узнает... — начала Татьяна.

—...то ему вообще не нужно будет строить ракет, — продолжила за неё Лесли. — Вы можете сидеть здесь безоружными.

Мы не сможем вас атаковать, потому что в наших ракетах вместо двигателей — опилки. Нет, мы конечно могли бы отправить их в Москву по почте, посылкой, прикрыв сверху для маскировки свистульками, но что в этом толку...

—...через шесть дней мы погибнем от нашей же радиации, — подхватил я. — Стоит сбросить на вас бомбы, и прощай футбол в понедельник вечером! Я обращаюсь к вам двоим, послушайте: первым правилом капитализма является Создание Потребителей.

Вы что, могли подумать, что мы станем разорять, наших дорогих потребителей, что согласимся потерять доход от парфюмерной промышленности, от рекламной индустрии ради Бог знает чего?

Он вздохнул, посмотрел на Татьяну. Она едва заметно кивнула.

— У СССР есть свои собственные тайны, — сказал Иван. — Чтобы выиграть в гонке вооружений, нам нужна Америка, которая бы недооценивала нас, глядела бы свысока на наши перемены.

Пусть в Америке думают, что для Советского Союза идеология важнеё экономики.

— Вы строите подводные лодки, — сказал я, — авианосцы. На ваших ракетах стоят рабочие двигатели.

— Конечно. Но обратило ли ЦРУ внимание, что на борту наших новых подводных лодок нет ракет и что у них — стеклянные окна? — Он замолчал и снова посмотрел на жену. — Расскажем им?

Она решительно кивнула в знак согласия.

— От подводных лодок тоже может быть определённая польза... — начал он.

—...подводные экскурсии! — прибавила она. — Первая страна, которая доставит туристов на дно океана, разбогатеёт на этом!

— Вы думаете, мы строим авианосцы ? — спросил он. — Ну-ну, думайте. Это не авианосцы — это плавающие кварталы! Для тех, кто любит путешествовать, но не желает расставаться с домом.

Это бездымные города с самыми большими в мире теннисными кортами, плывущие туда, где бы вам хотелось жить. Скажем, где климат потеплеё.

— Космическая программа, — продолжил он. — Знаете ли вы, сколько людей стоят в очереди на двухчасовой полёт в космос, за любую цену, которую мы запросим? Скореё в Сибири наступит жара, — сказал он, улыбнувшись, словно довольный кот, — чем Советский Союз обанкротится!

Настала моя очередь прийти в изумление. — Вы собираетесь продавать полёты в космос? А как же коммунизм?

— А что ? — пожал он плечами. — Коммунисты тоже любят деньги. Лесли повернулась ко мне. — Что я тебе говорила?

— А что она тебе говорила? — спросил Иван.

— Что вы такие же, как и мы, — ответил я, — и что надо приехать к вам и самим в этом убедиться.

— Для большинства американцев, — стала объяснять Лесли, — холодная война закончилась, когда по телевидению показали фильм, в котором Советы захватили Соединенные Штаты и установили у нас свои порядки.

К тому времени, как фильм кончился, вся наша страна едва не умерла от скуки, мы никак не могли поверить, что где-то в мире может быть такая глупость.

Нам захотелось посмотреть на всё самим, и буквально за пару дней поток туристов в Советский Союз вырос в три раза.

— Ну и как, у нас скучно? — спросила Татьяна.

— Не настолько скучно, — ответил я. — Кое-что в Советской системе — действительно глупость, но некоторые американские политики тоже индейку в транс загонят. Остальное, по обе стороны, не так уж плохо. Каждый из нас выбирает, что для него самое важное.

Вы жертвуете свободой во имя безопасности, мы жертвуем безопасностью во имя свободы. У вас нет порнографии, у нас нет законов о невыезде. Но никто ещё не заскучал настолько, чтобы пора было покончить со всем миром!

— В любом конфликте, — сказала Лесли, — можно защищаться, а можно учиться. Защита довела мир до такого состояния, что в нём невозможно жить. А что произойдёт, если мы вместо неё выберем учёбу? Вместо того, чтобы говорить я тебя боюсь, мы скажем: ты мне интересен?

— Нам кажется, наш мир очень медленно идёт к тому, чтобы это стало возможным, — сказал я.

Интересно, чему нас научит эта встреча, подумал я. Что Они — это Мы? Американцы — это русские, они же китайцы, они же африканцы, они же арабы, азиаты, скандинавы или индийцы?

Различные выражения одного и того же духа, которые произрастают из разных выборов, различные повороты бесконечного узора жизни в пространстве-времени?

Наш вечер незаметно перевалил за полночь, а мы всё говорили о том, что нам нравится и что не нравится в двух суперсилах, которые так влияют на нашу жизнь. Мы сидели рядом, словно старые друзья, и чувствовали, что любили этих двоих всю нашу жизнь.

Как все изменилось, когда мы познакомились с ними! После сегодняшнего вечера начать войну против Татьяны и Ивана Кирилловых было бы всё равно, что сбросить бомбы на самих себя.

Когда из шаблонного образа жителей Империи Зла они превратились в равные нам человеческие существа, в людей, которые, как и мы, изо всех сил пытаются строить разумный мир, исчезли все страхи, которые могли у нас по отношению к ним возникнуть. Для нас четверых бегущая дорожка остановилась.

— У нас есть история о волке и танцующем кролике, — начал Иван, поднимаясь, чтобы изобразить нам её в лицах.

— Ш-ш-шш! — вдруг перебила его Татьяна, вскинув руку. — Слушайте!

Он тревожно взглянул на неё.

Из темноты за окном донесся глубокий медленный стон, словно город вдруг охватила боль.

Завыли сотни сирен, их звук слился в одну мощную струю. Он грохотал, бился в окна. Татьяна вскочила на ноги, глаза — размером с блюдца.

— Ваня! — закричала она. — Американцы! Мы подскочили к окну. По всему городу вспыхивали огни. — Этого не может быть! — вырвалось у Лесли.

— Но это случилось! — воскликнул Иван. Он повернулся к нам, махнул рукой от боли и безысходности. Затем подбежал к шкафу, вытащил оттуда две сумки, одну из них вручил жене. Она подхватила с софы сонную Петрушку, запихнула её в одну из сумок, и они выбежали из квартиры, оставив дверь открытой.

Через секунду на пороге опять возник Иван, он посмотрел на нас недоуменно. — Чего вы ждете ? — закричал он. — У нас есть пять минут! Давайте бегом!

Мы вчетвером пронеслись вниз по лестничным пролётам и выскочили в хаос, который творился на улице. Толпы перепуганных людей бежали в направлении метро.

Родители с младенцами на руках, дети, цепляющиеся за плащи взрослых, чтобы не отстать, старики, отчаянно пытающиеся двигаться вместе с толпой. Одни в ужасе кричали, толкались, другие шли и бежали молча, зная, что всё это бесполезно.

Иван заметил, что толпа несётся сквозь нас, ухватил Татьяну и выскочил из этой реки отчаявшихся. Он тяжело дышал.

— Вы, вы, Ричард и Лесли, — сказал он, сдерживая слёзы, безо всякого гнева и ненависти к нам. — Вы единственные, кто может отсюда выбраться.

Он остановился, чтобы перевести дыхание, помотал головой. — Не идите с нами. Возвращайтесь... обратно, откуда вы пришли. — Он кивнул, выдавив из себя улыбку. — Возвращайтесь в свой мир и расскажите им. Расскажите всем, что это такое! Пусть с вами этого не случится...

С этими словами они нырнули в толпу и скрылись из виду.

Мы с Лесли остались стоять на этой московской улице, полные беспомощного отчаяния. На наших глазах становился реальностью кошмарный сон. Нам было всё равно, выберемся ли мы отсюда, останемся живы, или погибнем.

Что толку рассказывать об этом в нашем мире, — подумал я. В вашем мире, Иван, это всё тоже было известно, и тем не менеё он совершил самоубийство. Пойдёт ли наш по другому пути?

Затем над городом громыхнуло, он содрогнулся и превратился в мириады брызг, стекающих по лобовому стеклу Ворчуна. Ещё долго после взлёта Лесли держала руку на ручке газа, и всё это время никто из нас не проронил ни слова.

12

— Почему ? — закричал я. — Что, чёрт возьми, так притягательно в убийстве себе подобного, что никто за всю историю мира так и не нашёл более умного решения проблем, чем убить каждого, кто с ним не согласен?

Неужели человеческий разум так ограничен? Неужели мы — все ещё неандертальцы? «Бог испуган, Бог убивает!» Неужели это... Я не могу поверить, что все всегда были такими... идиотами. Что никто никогда...

Я захлебнулся от бессилия и посмотрел на Лесли. По её щекам текли слезы. То, что вызвало у меня бешеную ярость, её повергло в глубокую печаль.

— Татьяна... — всхлипнула она, в её голосе звучала такая боль и обреченность, словно это на нас вот-вот должны были упасть бомбы. — Иван... Какие родные, светлые, весёлые... и Петрушка... О, Боже! — Она разрыдалась.

Не выпуская её руки из своей, я взял управление самолётом на себя. Как я хотел, чтобы здесь была Пай! Что бы она сказала, увидев наш гнев и наши слёзы?

Чёрт возьми, подумал я, неужели, несмотря на всё то прекрасное, чего мы можем достичь, невзирая на всё то великолепное, чего многие уже достигли, всё обязательно должно закончиться тем, что какой-то последний кретин нажмёт на кнопку и всему наступит конец?

Неужели во всём узоре не найдётся никого, кто смог бы предложить что-нибудь лучше, чем...

Я это услышал, или мне показалось?

Поверни влево. Лети прямо, пока узор внизу не приобретёт янтарную окраску.

Лесли не спросила, почему мы повернули и куда мы направляемся. Её глаза были закрыты, но из них по-прежнему катились слёзы.

Я крепче сжал её руку, чувствуя охватившеё её отчаяние.

— Держись, малыш, — сказал я. — Мне кажется, на этот раз мы увидим, на что похож мир без войн.

Это было недалеко. Я сбросил газ, поплавки коснулись воды, мир обратился в брызги и...

*  *  *

Мы оказались в самолёте, который летел, перевернувшись вверх брюхом, на высоте около шести тысяч футов. В следующее мгновение он ринулся прямо вниз.

На какую-то долю секунды мне показалось, что это наша амфибия потеряла управление, но потом я понял, что это не Ворчун — мы неслись на полной скорости вниз в боевом самолёте.

Кабина была маленькой, и если бы мы с Лесли не были призраками, то никак не уместились бы рядом друг с другом позади пилота.

Прямо перед нами, то есть прямо под нами, пятьюстами футами ниже ещё один боевой самолёт вертелся в воздухе, отчаянно стараясь улизнуть.

Я посмотрел сквозь наше лобовое стекло, и мурашки пробежали у меня по коже: этот самолёт почти полностью попадал в рамку наводки, яркая точка прицела плясала в поисках его кабины.

Мир без войн? После того, что произошло в Москве, нам предстояло увидеть, как чей-то самолёт вот-вот разнесут в воздухе на кусочки. Одна моя половина сжалась от ужаса, другая бесстрастно наблюдала.

Самолёт не реактивный, заметила эта другая половина, это не Мустанг, не Спитфайр, не Мессершмидт, такого самолёта, как этот, вообще никогда не существовало, военный лётчик во мне тоже наблюдал, одобряя действия пилота.

Хорошая техника полёта, подумал я. Плавно ведёт цель, подходя на расстояние прицельного выстрела, взмывает вслед за ней вверх, повторяет её вращения, снова пикирует вместе с целью вниз.

Лесли, затаив дыхание, застыла рядом со мной, её глаза были прикованы к самолёту под нами, к земле, со свистом несущейся нам навстречу. Я крепко обнял её.

Если бы я мог перехватить штурвал и увести наш самолёт в сторону, если бы я мог сбросить газ, я бы сделал это. В кабине было чересчур шумно, поэтому обращаться к пилоту, поглощённому этим убийством, было бессмысленно.

На крыльях самолёта, что вертелся в нашем прицеле, были красные звезды Китайской Народной Республики. О, Господи, подумал я, неужели безумие охватило все эти миры? Неужели мы и с Китаем воюем?

Со стороны китайский самолёт был как две капли воды похож на спортивный того типа, на котором в авиа-шоу выполняют приёмы воздушной акробатики. Снизу он был раскрашен в небесно-голубой цвет, сверху покрыт коричневыми и зелёными пятнами.

Кроме того, несмотря на шум и динамичность событий, наш индикатор скорости показывал лишь триста миль в час. Если это война, подумал я, где же реактивная авиация? Какой же это год?

Изо всех сил стараясь уйти, цель заложила такой крутой вираж, что с кончиков её крыльев сорвались струйки пара. Наш пилот повторил маневр, не желая прекращать преследования.

Мы не чувствовали перегрузок, которые испытывал он, но сзади было видно, как его тело вдавило в кресло и как вместе с ним поехал вниз его шлем.

Это я, — решил я. Я снова пилот. Проклятая армия! Сколько же ещё раз я буду совершать одну и ту же ошибку? В этом мире я вот-вот кого-то убью и буду сожалеть потом об этом до конца жизни...

Цель резко ушла вправо, потом, отчаявшись, снова влево. Уже буквально на расстоянии прямого выстрела она оказалась точно в центре нашего прицела, и альтернативный я нажал гашетку на штурвале.

В крыльях приглушенным фейерверком застрекотали пулемёты, и тут же из двигателя китайского самолёта вырвалось облако белого дыма. Наш пилот произнёс два слова.

— Готов! — сказал он. — Почти... — Это был голос Лесли!

Оказывается в кабине сидел не альтернативный я, а альтернативная Лесли!

В поле прицела вспыхнула надпись: цель повреждена.

— Черт возьми! — донеслось спереди. — Давай же, Линда!..

Она ещё ближе подобралась к подбитому самолёту и выпустила по ней длинную очередь. В кабине запахло порохом.

Белый дым стал черным, из двигателя жертвы полилось масло, капли которого попали даже на наше лобовое стекло. Цель уничтожена.

— Есть! Всё-таки есть! — воскликнула альтернативная Лесли.

Из её шлемофона до нас едва слышно донеслось: — Дельта Лидер, уходи вправо! Сейчас же! Немедленно! Уходи, вправо!

Она, даже не обернувшись, чтобы посмотреть, где опасность, резко бросила штурвал вправо, словно от этого зависела её жизнь. Поздно.

В тот же момент наше лобовое стекло залила струя горячего масла из двигателя, из под обтекателя повалил дым. Двигатель чихнул раз-другой и заглох, пропеллер замер.

В кабине прозвучал гонг, будто закончился боксерский раунд. В поле прицела зажглась надпись: Сбит.

Стало тихо, лишь снаружи доносился свист ветра, да дым клубами вырывался из двигателя.

Я обернулся и посмотрел назад. За нами тянулся черный хвост. Самолёт, двойник того, что мы сбили, только раскрашенный в желто-оранжевую шахматную клеточку, с рокотом обгонял нас.

До него было не более пятидесяти футов. Его пилот засмеялся и помахал нам рукой, радостно при этом улыбаясь.

Альтернативная Лесли подняла стекло своего шлема и помахала в ответ. — У, проклятый Хиао, — проворчала она. — Ты у меня ещё получишь!

Самолёт проплыл мимо, на его борту под кабиной выстроились в ряд знаки одержанных побед нарисованные чем-то блестящим, они вспыхивали на солнце.

Затем он задрал нос и в мощном развороте ушёл вверх, навстречу нашему ведомому, коршуном пикирующему на него, чтобы отомстить. Через полминуты оба самолёта, описывая круги друг вокруг друга, скрылись из вида.

Огня в кабине нашего самолёта не было, дыма тоже почти не осталось, да и пилот наш выглядел чересчур спокойным для того, кто только что проиграл битву.

— Дельта Лидер, отзовись, — раздался голос из шлемофона, в тишине он прозвучал громко. — Твоя камера отключена! Я здесь вижу по лампочкам, что тебя сбили. Скажи, что это неправда!

— Сожалею, тренер, — ответила женщина-пилот. — Где-то выигрываешь, где-то проигрываешь, чёрт побери! Меня сбил Хиао Хиен Пинг.

— Извинения, оправдания... Скажешь их своим поклонникам. Я поставил двести долларов на то, что Линда Олбрайт будет сегодня в тройке лучших асов, и вот так пролетел! Где ты приземляешься?

— Ближе всего Шанхай Три. Могу зайти на Второй, если хочешь.

— Третий подходит. Я назначу тебе вылет назавтра с Шанхай Три. Позвонишь вечером, ладно!

— О'кей, — и она добавила виновато. — Извини меня. Голос стал мягче. — Всех не победишь. Небо было замечательным, лишь несколько по-летнему пушистых облаков парили в нём.

Запас высоты у нас был достаточный, до аэродрома хватит. Даже учитывая заглохший двигатель и потеки масла на переднем стекле, посадка будет нетрудной. Она коснулась переключателя радиодиапазонов.

— Шанхай Три, — произнесла Линда в микрофон. — Дельта Лидер Соединенных Штатов, юг-десять высота пять. Сбит, прошу посадки. Диспетчеры ждали её запроса. — Дельта Лидер, даю посадку под номером два в безмоторной части, полоса два восемь правая. Добро пожаловать в Шанхай...

— Спасибо. — Она вздохнула, откинулась на спинку кресла. Я, наконец, осмелился нарушить тишину.

— Привет, — сказал я. — Ты не могла бы объяснить нам, что здесь происходит?

На её месте я, наверное, так подскочил бы от испуга, что вылетел бы из самолёта. Однако, Линду Олбрайт мой вопрос, кажется, не удивил. Она ответила, вся охваченная злостью, не задумываясь над тем, кто спрашивает.

— Целый день пошёл насмарку, — резко выпалила она, стукнув кулаками по приборной панели. — Считается, что я самая что ни на есть суперзвезда, а я только что принесла нам потерю десяти очков в Международном Полуфинале!

Плевать мне на ведомого, на всех мне наплевать, я больше никогда... Я буду смотреть, смотреть, смотреть и ещё смотреть — назад! — Она выдохлась и тут вдруг прислушалась к своим собственным словам, резко обернулась, чтобы посмотреть назад — на нас.

— Вы кто?

Мы рассказали ей, и к тому времени, как она зашла на посадку, она уже настолько освоилась с тем, что мы сказали, словно жители параллельных Вселенных появлялись у неё в гостях, как минимум, раз в несколько дней.

У неё всё не выходили из головы эти десять очков.

— Здесь это спорт? — спросил я. — Вы превратили воздушный бой в технический вид спорта?

— Да, это так и называется — Авиа-Игры, — ответила она мрачно. — Но это не игра, это большой бизнес! Как только ты становишься хоть сколько-нибудь пилотом профессионалом, как сразу попадаешь на большое телевидение.

В прошлом году я сбила его в Синглс, сбила Хиао Хиен Пинта в двадцатишестиминутном бою, черт побери! А только что позволила ему меня слопать лишь потому, что не смотрела по сторонам, и вот теперь я — вчерашняя новость.

Она в сердцах ударила по рычажкам шасси, словно это могло изменить то, что уже произошло.

— Колеса вышли и стали на замки, — произнесла она вяло.

В бою смотреть по сторонам — это задача ведомого, но наш ведомый предупредил об опасности слишком поздно. Китайский истребитель вышел прямо со стороны солнца совершенно открыто, и в первом же заходе её сбил.

Мы спланировали на посадочную полосу, колеса мягко скрипнули по бетону, самолёт покатился и остановился у красной линии прямо возле рулежной дорожки. Над ним склонились шеи телекамер.

Мы находились не столько в аэропорту, сколько на огромном стадионе. По бокам пары посадочных полос стояли огромные трибуны. На них было не менеё двухсот тысяч человек.

На десяти огромных телеэкранах застыл наш истребитель в тот момент, когда он коснулся посадочной полосы.

В отдалении, за красной линией, стояли ещё два американских истребителя и тот китайский, которого сбила Линда.

На каждом из самолётов, как и на нашем, была черная копоть, всё брюхо от середины двигателя до хвоста вымазано маслом. Возле них трудились техники, вытирая их начисто, заменяя генераторы дыма и разбрызгиватели масла.

Следует, однако, заметить, что те самолёты не украшала цепочка победных знаков, которые ставятся рядом с именем пилота, под кабиной.

Репортеры и телеоператоры побежали в нашу сторону, чтобы взять интервью.

— Терпеть этого не могу, — сказала нам Линда. — Сейчас по всему миру на Первом Военном Канале передают, что Линда Олбрайт была сбита сзади, как какой-то едва оперившийся сосунок. — Она вздохнула. — Ну, ладно. Держись красиво, Линда.

Через какое-то мгновение маленький самолёт оказался окружён плотным кольцом корреспондентов, телекамер, нацеленных на него, как объективы микроскопов на мошку. На огромных экранах появилось изображение альтернативной Лесли.

Она открыла фонарь, сняла шлем, отбросила назад свои длинные тёмные волосы. Видно было, что она огорчена, недовольна собой. Нас на экранах не было.

Первым к ней добрался диктор. — Американский ас Линда Олбрайт! — объявил он в свой микрофон. — Победитель в великолепной схватке с Ли Шенг-Тапок, но, к сожалению, жертва Хиао Хиен Пинта! Что вы можете сказать о своих сегодняшних боях, мисс Олбрайт?

За красной линией стояла толпа фанатов, почти все в кепках и куртках с эмблемами их местных боевых эскадрилий, в основном, китайских.

Они заглядывали на видеомониторы, пытаясь поймать там себя рядом с изображением Линды Олбрайт. Как радушно принимали её, героя сегодняшнего дня!

Под её изображением на экранах появилась надпись Линда Олбрайт, Соединенные Штаты No2, и ряд оценок 9.8 и 9.9. Она стала говорить, и аудитория притихла.

— Отважный Хиао — один из самых великолепных игроков, достойных того, чтобы им гордиться, — сказала она, и громкоговорители разнесли её слова по всему стадиону. — Моя рука раскрыта в знак уважения к смелости и мастерству вашего великого пилота!

Соединенным Штатам Америки выпадет великая честь, если моей незначительной особе предоставится возможность снова встретиться с ним в небесных просторах вашей прекрасной страны.

Толпа взорвалась одобрительными криками. Чтобы быть звездой Авиа-Игр, недостаточно было только уметь нажимать на гашетку.

Диктор коснулся своих наушников, поспешно кивнул. —  Благодарю вас, мисс Олбрайт, — сказал он. — Мы признательны вам за визит на Стадион Три, надеёмся, вам понравится наш город, и мы желаем вам успехов в дальнейших раундах этих Международных Игр! — он повернулся к камере.

— А сейчас мы перенесёмся в Зону Четыре, где только что поднялся в воздух Юан Чинг Чи. Там разворачивается захватывающеё сражение.

На экранах возникла панорама неба. Три китайских истребителя строем шли наперерез восьми американским. По стадиону пронесся вздох тревоги и изумления. Все глаза были прикованы к этой картине.

То ли эти трое были совершенно в себе уверены, толи им позарез нужны были очки и слава, но их храбрость завораживала и притягивала, как магнит.

Съёмка битвы велась как с камер, установленных на каждом истребителе, так и с целой сети специальных съёмочных самолётов. Режиссеру, вероятно, приходилось выбирать не менеё чем из двадцати картинок.

С полосы, одна за другой, поднялись в воздух две группы по четыре китайских истребителя. Они полным ходом стали набирать высоту, стремясь поскореё присоединиться к сражению, чтобы изменить соотношение сил до того, как эта схватка в Зоне Четыре станет спортивной историей.

Линда Олбрайт отстегнула привязные ремни и спустилась на землю, вся сверкая великолепием своего шелкового лётного комбинезона цвета огня, который, словно трико танцовщицы, плотно облегал её фигуру.

Поверх него была синяя куртка с белыми звездами и шарф в красно-белую полоску. Нас окружили репортеры, желающие взять самое свежеё, только-что-из-неба, интервью.

Видно было, что лётные тренировки научили её не только высшему пилотажу и мастерству ведения боя, но также такту и вежливости. На каждый вопрос она давала неожиданный ответ, причём, он был одновременно и искренним и убедительным.

Когда вопросы корреспондентов кончились, её окружила толпа людей, которые тоже хотели задать вопросы, получить автограф, они подсовывали ей программки на китайском языке с её фотографией на всю страницу.

— Если её так принимают в чужой стране, когда она потерпела поражение, — сказала Лесли, — то что творится, когда она с победой возвращается домой, в свою страну?

Полицейские освободили нам путь к лимузину, и через полчаса мы втроём были в тихой и спокойной обстановке. Из одного окна нашего номера был виден аэропорт-стадион, из другого — город, река и всё остальное.

Этот Шанхай был очень похож на тот, что остался в нашем мире, только больше, здания — выше и современнеё. На экране телевизора мелькали повторы эпизодов Авиа-Игр и комментарии к ним.

Линда Олбрайт выключила его, коснувшись пульта управления, затем рухнула на диван. — Что за день!

— Как это произошло? — спросила Лесли. — Что привело.,.

— Я нарушила собственное правило, — сказало в ответ её альтернативное «я». — Всегда смотри назад, Хиао — чудесный пилот, у нас могла бы завязаться потрясающая битва, но...

— Нет, — сказала моя жена. — Я имела в виду, как появились Игры? И почему? Что они для вас значат?

— Вы ведь из другого мира, правда? — спросила Линда. — Из какого-то утопического, где нет соревнований, да? Из мира, где нет войн? Это же скука.

— Нет, мы не из того мира, где нет войн, — ответил я, — и наш мир не скучный, — он глупый, идиотский. Тысячи людей погибают, миллионы. Наши политики нас запугивают, религии пытаются натравить друг на друга...

Линда взбила подушку и улеглась поудобнеё.

— У нас тоже тысячи погибают, — сказала она с раздражением. — Как вы думаете, сколько раз я нюхнула пороху, пока стала профессионалом? Не так уж много, но такие дни, как сегодняшний, иногда бывают.

В 1980 году американскую команду три дня подряд сбивали в полном составе! И можете представить, что творилось с нашими на суше и на море, когда они на, три дня лишились прикрытия с воздуха!

Поляки... — она сделала руками движение вверх, покачала головой, — их невозможно было остановить, они разнесли нас в пух и прах. Три дивизии, триста тысяч игроков выбыли из соревнований! Всю американскую команду обратили в ноль!

В процессе рассказа её гнев на себя за сегодняшнее поражение несколько поутих.

— Союзники у нас были неплохие, — продолжила она. — Но они сровняли с землей Советский Союз, уничтожили Японию, Израиль. Когда, в конце концов, они одержали победу над Канадой и выиграли Золотой Кубок, можете себе вообразить, что там было.

Польша просто бурлила, вся страна словно с ума сошла. Они закупили собственный телеканал, чтобы отпраздновать эту победу! В её голосе можно было уловить нотки гордости.

— Ты не понимаешь, — сказала Лесли. — Наши войны — это не игры. Мы убиваем людей не на бумаге. В наших войнах они умирают по-настоящему.

Искорки в её глазах угасли. — У нас тоже это иногда случается, — ответила Линда. — В Авиа-Играх бывают аварии в воздухе. Англичане в Морских Играх в прошлом году потеряли корабль во время шторма, вся команда погибла.

Но хуже всего, в этом отношении, Сухопутные Игры, там мощная, быстрая техника на дикой, открытой местности. По-моему, у них смелость берет верх над здравым смыслом, стоит лишь им оказаться перед телекамерой. Слишком много несчастных случаев...

— Ты все ещё не понимаешь, о чём говорит Лесли? — спросил я. — В нашей реальной жизни всё это чересчур серьёзно.

— Понятно, — подхватила она. — Всегда, когда пытаешься осуществить что-то, всё становится очень серьёзно!

Мы вместе с Советским Союзом построили станцию на Марсе, в следующем году наша экспедиция достигнет Альфы Центавра, практически каждый учёный во всём мире сейчас ею занят. Но индустрия с мультитриллионным оборотом не остановится из-за каких-то несчастных случаев.

— Как до тебя можно достучаться, а? — сказала Лесли. — Мы говорим не о несчастных случаях, не об играх или соревнованиях, а о преднамеренном, продуманном массовом убийстве.

Линда Олбрайт села на диване и ошарашено уставилась на нас. — О, Боже! — вдруг воскликнула она. — Вы имеете в виду войну?! — Для неё это было настолько невероятно, что даже не пришло ей в голову.

Её голос наполнился сочувствием, пониманием. — Простите? — сказала она. — Я и вообразить не могла... У нас тоже были войны много лет назад. Мировые войны, пока мы не осознали, что в следующей из них нам всем придёт конец.

— И что вы тогда сделали? Как вам удалось остановиться?

— Мы не остановились. Мы изменились. Она улыбнулась, припоминая. — Всё началось с японцев и их автомобилей. Тридцать лет назад компания Мацумото приняла участие в американских соревнованиях по высшему пилотажу.

Они установили в спортивный самолёт автомобильный двигатель фирмы Сандай, в крыльях разместили миниатюрные кинокамеры и отсняли весьма интересный материал. А затем, всё это превратилось в первые коммерческие соревнования под эгидой Сандай Драйв.

К тому времени, как завершились четвёртые, объём экспорта фирмы Сандай невообразимо вырос.

— Это изменило мир?

— Да, постепенно. На сцене появился Гордон Бремер, организатор авиационных шоу. Он подал идею установить в спортивные самолёты микро-телекамеры и лазерные имитаторы пушек, разработал и сформулировал правила, установил большие призы для пилотов, участвующих в воздушных боях.

Где-то около месяца эта идея существовала в виде местных шоу-выступлений, а затем, вдруг, воздушные бои стали новым видом спорта, превосходящим по зрелищности всё, что доселе было известно.

Это блестящие выступления целых команд, это приёмы каратэ, элементы шахмат, битвы на мечах, футбола, и всё это в трехмерном пространстве, на бешеной скорости под рёв моторов и свист ветра, когда риска и опасностей больше, чем в самом аду.

Её глаза вновь засветились. То, что привело Линду Олбрайт в спорт, жило в ней по-прежнему, невзирая на всё мастерство, которого она достигла.

— При помощи этих камер, зритель сам словно оказывался в кабине пилота, это производит неизгладимое впечатление! Каждую неделю это были Кентукки Дерби, Индианаполис Пятьдесят и Супер Баул вместе взятые.

Когда Бремер стал транслировать свое шоу на всю страну, он с тем же успехом мог бы поднести спичку к фитилю порохового погреба.

Тут же воздушные бои стали вторым по величине телевизионным спортом в Америке, затем первым, а затем американские Авиа-Игры распространились через спутники по всему миру. Всё произошло молниеносно!

— Деньги, — сказала Лесли.

— Да, представьте себе, и деньги! Сначала города покупали право выставлять в Авиа-Играх свои команды, затем по результатам отборочных соревнований стали формироваться национальные команды.

Затем — вот тут-то всё реально и изменилось — начались международные состязания — что-то вроде профессиональной АвиаОлимпиады.

Два миллиарда зрителей семь дней кряду не отходили от своих экранов, а в это время представители всех стран, которые были способны построить самолёт, рубились в воздухе, как сумасшедшие.

Только вообразите себе доход от рекламы при аудитории такой величины! Некоторые страны, только за счёт дохода от этих первых соревнований, расплатились со своим национальным долгом. Мы замерли, слушая, словно нас околдовали.

— Всё это произошло так быстро, что даже не верится. Каждый городок, где был свой аэропорт и пара-тройка самолётов, пытался организовать свою любительскую команду. Большие города... — за несколько лет подростки-оборванцы превращались в спортивных героев.

Если ты был уверен, что ты быстрый, сообразительный и смелый, если ты не имел ничего против того, чтобы стать телезвездой международного уровня, ты мог заработать больше денег, чем могли мечтать даже президенты.

Тем временем, начался отток асов из Воздушных Сил. Когда подходил к концу срок службы, они увольнялись и переходили в Игры. Конечно же, добровольцы в армию не шли.

Кому захочется быть низкооплачиваемым офицером, жить по уставу на какой-то Бог знает где находящейся авиабазе, сидеть целыми днями в тренажерах, которые скореё перегружают нервную систему, чем создают чувство полёта, летать на огромных смертоносных самолётах, где удовольствия от полёта не ощутишь, и где единственное, в чём можно быть уверенными — это что тебя одним из первых убьют, если начнётся война? — Думаю, немногим!

Разумеётся, подумал я. Если бы, когда я был мальчишкой, существовали гражданские авиаотряды, если бы была возможность вкусить скорость и великолепие полёта каким-нибудь иным способом, кроме службы в армии, молодой Ричард ни за что не пошёл бы туда, — это было бы всё равно, что добровольно пойти в тюрьму.

— Но, почему, несмотря на все эти деньги, вы все ещё летаете на винтовых самолётах? — спросил я. — У вас двигатели на сколько, где-то на шестьсот лошадиных сил? Почему реактивная авиация в этом не участвует?

— Девятьсот лошадиных сил, — ответила Линда. — Реактивные самолёты оказались неинтересными.

У них скорость сближения вдвое превышает скорость звука, короткая битва длится вообще полсекунды, длинная — до тридцати секунд, причём, большую часть этого времени самолёты находятся вне зоны видимости.

Моргнул глазом — и всё пропустил. После того, как первая волна новизны схлынула, зрители очень быстро устали от реактивных истребителей. Не очень-то тут поболеешь за какого-то университетского технаря, который несётся на сверхзвуковом компьютере с крыльями.

— Понятно, что пилоты нашли в Играх, — сказала Лесли. — А как насчет сухопутных войск и флота?

— Они тоже решили не слишком отставать. В Европе было такое количество танков, что сухопутное командование подумало, почему бы не установить на некоторых из них телекамеры и не заработать на этом железе немного денег?

Ну и флот, разумеётся, не захотел остаться за бортом. Они сразу же взялись за дело масштабно, снабдили корабли лазерными пушками, и в первый же год провели двухнедельные Морские Игры на кубок Америки.

Всё это получило у них название Игры в Третью Мировую Войну. Но у военных всё это выглядело медленно и неинтересно.

В мире телевидения не одержишь победу, когда у тебя лишь пешки, которые сами думать не способны, и машины, которые не работают, на телевидении нужны выстрелы и попадания, приносящие очки.

Тогда возникли частные корпорации, появились гражданские команды для Сухопутных и Морских Игр. Они были легче на подъём, быстреё, сообразительнеё. Военных вообще вытеснили из сферы Игр.

И теперь уже солдат, танкистов, капитанов было не удержать в армии, когда деньги и слава перешли к невоенным боевым командам.

На телефоне замигали лампочки. Она так увлеклась рассказом об Играх этим двоим с планеты-бойни, что не обратила на них внимания.

— Теперь все были так заняты тренировками, планами, подготовкой к Играм, что уже никто и не думал о настоящей войне.

Какой смысл готовиться к сражениям, которые когда-то там могут случиться, а могут и не случиться, если можно прямо сейчас получить удовольствие от боёв, да ещё заработать на этом деньги!

— И что, армия осталась без работы? — спросил я в шутку.

— Что-то вроде того, их к этому вынудили. Правительства ещё пару лет по привычке выделяли на армию средства, но потом налоговые реформы просто положили этому конец.

— И армия погибла? — спросил я. — Слава Богу!

— Да нет, — Линда засмеялась. — Люди спасли её.

— Люди что? — переспросила Лесли.

— О, поймите меня правильно, — стала объяснять Линда. — Мы любили военных. Каждый год, когда я заполняю налоговую декларацию, я обязательно ставлю птичку в маленький квадратик против них на бланке, выделяя им тем самым средства.

Дело в том, что они изменились! Во-первых, они стали гораздо менеё тяжеловесными, избавились от бюрократии и коррупции и перестали выбрасывать тонны денег на ветер.

Они поняли, что у них есть лишь один шанс выжить, и он заключается в том, чтобы заняться деятельностью, которой в Играх заниматься не приходится, причём заняться этим полноценно, качественно.

Это должна была быть опасная, увлекательная работа, работа, требующая усилий всей нации. И она нашлась: создание космических колоний. Через десять лет у нас появилась действующая станция на Марсе, а теперь мы на пути к Альфе Центавра.

В этом что-то есть, — подумал я. — Раньше мне в голову не приходило, что существует ещё какая-нибудь альтернатива войне, кроме как всеобщий мир. Оказывается, я ошибался.

— Это могло бы получиться! — сказал я Лесли.

— Это и получилось, — ответила она. — Здесь это получилось.

— Конечно! — подхватила Линда. — Есть ещё и другая сторона — влияние на экономику. Когда появились Игры, появилась острая необходимость в высококлассных специалистах: механиках, инженерах, пилотах, стратегах и тактиках, в группах наземного обслуживания... деньги здесь просто невероятные.

Я не знаю, сколько получает обслуживающий персонал, но хороший игрок может заработать миллионы. Кроме основной платы, это ещё премии за победы, за каждого новичка, которого ты найдёшь и обучишь...

Словом, денег у нас больше, чем можно потратить. Опасностей как раз хватает, чтобы чувствовать себя счастливым — иногда их даже несколько больше, чем нужно. Особенно в первом раунде, когда в одном видеосюжете участвуют сорок восемь самолётов, тут уж держи ухо востро...

Со стороны двери раздался мелодичный звонок.

— На такую важную персону, как я, всегда найдётся кто-нибудь из прессы, — сказала она, направившись к двери. — Ну и конечно же, незачем гадать, кто победит в следующей мировой войне, любой может включить свой телевизор двадцать первого июня и сам все увидеть.

Многие, разумеётся, делают ставки на фаворитов. Поэтому, иногда чувствуешь себя беговой лошадью на скачках. Извините, я сейчас. — Она открыла дверь.

Мужчину было почти не видно за огромным букетом весенних цветов. — Бедняжка, — послышался его голос, — не побыть ли нам с тобой вместе сегодня вечером?

— Крис! Она бросилась ему на шею. В рамке двери оказались две фигуры в сверкающих лётных комбинезонах, словно бабочки, купающиеся в цветах.

Я посмотрел на Лесли, и беззвучно спросил, не пора ли нам. Её альтернативное «я» вряд ли будет удобно чувствовать себя, беседуя с людьми, которых её друг не видит. Но когда я снова обернулся к двери, я понял, что никаких проблем не будет. Мужчиной был я.

— Солнышко, что ты делаешь здесь? — спросила Линда.

— Ты же должен был быть в Тайпей, у тебя ведь вылет в третью смену из Тайпей!

Мужчина пожал плечами, посмотрел на носок своего лётного ботинка, коснулся им ковра. — Но там была большая битва, Линда! — сказал он.

У неё рот открылся от удивления.

— Ты был сбит?

— Только повреждён. Лидер вашей эскадрильи — удивительный пилот. — Он сделал паузу, наслаждаясь её изумлением, потом рассмеялся. — Хотя, не такой уж и удивительный. Он забыл, что белый дым — это не черный дым.

Я уже заходил на вынужденную посадку, выпустил шасси и закрылки, и вдруг, на полной скорости, сделал мёртвую петлю, он оказался в моём прицеле, и я достал его! Повезло, но режиссёр сказал, что на экране смотрелось великолепно.

Всё сражение длилось двадцать две минуты! К тому времени Тайпей остался далеко позади, поэтому я вызвал Шанхай Три. Ещё даже не приземлившись, я увидел твой самолёт, чёрный от копоти, как овца! Ну и когда все мои интервью закончились, я подумал, что мою жену нужно немножко утешить...

Тут он обвел взглядом комнату, увидел нас, снова повернулся к Линде. — А! Пресса. Прошу прощения. Мне оставить вас на некоторое время?

— Это не корреспонденты, — сказала она, глядя ему в лицо. Затем, обращаясь к нам: — Ричард и Лесли, это мой муж Кржиштоф Собески, польский Ас Номер Один...

Мужчина был чуть пониже меня, его волосы были несколько светлеё, а брови гуще, чем мои. Его красно-белую куртку украшала надпись «Первая эскадрилья — Польская Команда по Воздушному Бою».

Не считая этого, я мог с тем же успехом смотреть на своё собственное отражение в зеркале, которое с удивлением взирало на меня. Мы поздоровались и Линда, как могла, объяснила, кто мы и откуда.

— Я понял, — сказал он, с трудом принимая нас, только потому, что это сделала его жена. — То место, откуда вы прибыли, оно похоже на наш мир?

— Нет, — сказал я. — У нас сложилось такое впечатление, что ваш мир построен вокруг игр. Словно ваша планета — это большой аттракцион, что-то вроде огромного карнавала. Нам это кажется несколько странным.

— Вы только что сказали, что ваш мир построен вокруг войны, настоящей войны, преднамеренного, продуманного массового убийства, что ваша планета катится к самоубийству, — сказала Линда. — Разве это не странно?

— Вам это кажется аттракционом, — пустился объяснять её муж, — но у нас здесь мир, есть много работы, мы процветаем.

Даже военная промышленность пережидает подъем; только пушки на самолётах, кораблях и танках у нас не боевые. Вместо этого на них стоят лазерные имитаторы и холостые заряды для создания огня.

Зачем воевать, убивая просто так друг друга, если все эти бои можно снять, показать по телевизору, и за счёт этого жить по-королевски? Какой смысл гибнуть в настоящем бою, лишь один раз?

Разве актёры умирают на съёмках лишь одного фильма? Игры — это огромная индустрия. Некоторые говорят, что Игры ни к чему хорошему не ведут, но нам кажется, уж лучше играть в Игры, чем... как это сказать... уничтожать самих себя.

Он подвёл свою жену к дивану, взял её за руку и продолжил.

— Кроме того, Линда не сказала, как легко живется, когда не нужно кого-нибудь ненавидеть! Сегодня я узнал, что мою жену сбил китайский пилот. Стану ли я сходить с ума от ненависти к нему, ко всем китайцам, к самой жизни?

Мне просто не хотелось бы быть на его месте, когда в следующий раз моя Линда настигнет его в небе. Она — Американский Ас Номер Два! — Он посмотрел на неё, увидел, как она нахмурилась. — Надо полагать, она вам этого не сказала?

— Мой номер будет последним, если я не буду глядеть по сторонам, — сказала она. — Никогда так глупо себя не чувствовала, Крис.

Никогда не чувствовала себя так... прежде, чем я успела понять, в чём дело, прозвучал сигнал, что я сбита, и заглох двигатель. И тут же рядом проносится Хиао и заливается смехом...

Лампочки, которые поначалу мигали на телефонах изредка, стали мигать чаще, настойчивеё. Наконец аппараты зазвонили — обрушилась целая лавина звонков. Звонили продюсеры, режиссёры, официальные представители команд, представители городских властей, прессы, телевидения.

Если бы эти двое жили в наше время и в нашем мире, мы бы решили, что они — рок-звезды, совершающие турне.

Столько всего можно было бы у них ещё спросить, — подумал я, — но им надо ещё обсудить завтрашнюю стратегию со своими тренерами, поговорить друг с другом, поспать, наконец.

Мы с Лесли поднялись и молча помахали им на прощание. Оба они разговаривали по телефону. Линда прикрыла свой микрофон рукой.

 — Не уходите! Мы уже через минутку... Крис тоже прикрыл свой микрофон. — Подождите! Мы можем вместе пообедать! Останьтесь, пожалуйста!

— Спасибо, но нам пора, — сказала Лесли. — Вы и так уделили нам чересчур много времени.

— Счастливой посадки вам обоим, — добавил я. — И мисс Олбрайт, давайте с сегодняшнего дня будем оглядываться назад. О'кей?

Линда Олбрайт покраснела, закрыла лицо руками, и их мир исчез.