Единственная

9

 — А без неё совсем не так уютно, правда? — отметила Лесли, глядя вниз на узор. — Тебе не кажется, что он потемнел?

И действительно. Море, игравшее прежде яркими бликами, стало каким-то угрожающим. Даже цвета изменились. На смену мягким пастельным и серебристо-золотым краскам пришли малиновые и тёмно-красные, дорожки на дне казались чёрными, как уголь.

Я поёжился. — Жаль, мы ещё о многом не успели её спросить.

— Почему она была так уверена, что мы сами со всем справимся ? — спросила Лесли.

— Если она — это мы, только ушедшие далеко вперёд, — ответил я, — она, пожалуй, должна знать.

— М-м...

— Может, выберем место и посмотрим, что случится, ты как думаешь?

Она кивнула.

— Я попробую, как говорила Пай, выбрать что-нибудь важное, найти то, что имеет самое большое значение.

Она закрыла глаза, сконцентрировалась.

Через пару минут она их снова открыла. — Ничего! Странно, но интуиция никуда меня не ведёт. Давай я буду управлять самолётом, а ты попробуешь.

Я тут же ощутил, как что-то во мне напряглось. Это не страх, подумал я, просто осторожность, обычное чувство для человека из двадцатого века.

Я сделал глубокий вдох, закрыл глаза, расслабился и мгновенно почувствовал, что нужно снижаться. — Сбрось газ! Прямо здесь! Садимся!

*  *  *

Мы остановились в нескольких метрах от грубо сработанного многоугольного шатра. Крыша его представляла собой сшитые друг с другом куски кожи, швы на ней лоснились от смолы.

Стены были сделаны из тёмной, грязно-серой ткани, на которой вишнёвыми бликами отражался свет факелов. В пустыне вокруг нас виднелись сотни костров, оттуда доносились грубые пьяные голоса людей, ржание и топот лошадей.

У входа в шатёр стояли двое стражников. Если бы они не были такими грязными и нечёсанными, мы бы приняли их за центурионов.

Это были люди небольшого роста, их грубая кожа была сплошь покрыта шрамами, на них были плохо сидящие туники с бронзовыми застежками, шлемы и отделанные сталью кожаные сапоги, у каждого к поясу были подвешены короткий меч и кинжал.

Огонь и мрак, поёжился я. Куда это я нас затащил? Посмотрев на стражников, я обернулся к Лесли и взял её за руку. Они нас не видят, но если бы видели, она бы явно привлекла их внимание!

— Есть ли у тебя какие-нибудь идеи по поводу того, что мы здесь делаем? — спросил я шёпотом.

— Нет, солнышко, — прошептала в ответ Лесли, — это ведь была твоя посадка.

Невдалеке двое сцепились друг с другом и завязалась драка. Никто нас не заметил.

— Я полагаю, тот, с кем мы должны встретиться, — в шатре, — сказал я.

Она с опаской поглядела на меня. — Если это альтернативный ты, то нам нечего бояться, правда ведь?

— Может, нам с ним и незачем встречаться. Я думаю, здесь какая-то ошибка. Давай вернёмся назад.

— Ричи, вдруг это важно, вдруг это — самое важное. Должна же быть причина, по которой мы здесь очутились, наверняка это чему-то должно нас научить. Разве тебе не интересно узнать всё это?

— Нет, — ответил я. У меня было ровно столько же желания встречаться с человеком в шатре, как и встречаться  с огромным пауком в центре его паутины. — У меня нехорошеё предчувствие.

На какой-то момент её охватило сомнение, она озабочено оглянулась. — Ты прав. Только глянем мельком и возвращаемся. Мне просто интересно узнать, кто...

Прежде, чем я успел что-либо сделать, она проскользнула сквозь стену шатра вовнутрь. Секундой позже оттуда донёсся крик.

Я ринулся вслед за ней и увидел как зловещая фигура с ножом в руке пытается добраться до шеи Лесли.

— Нет!

Я бросился вперёд и в тот же момент нападавший на Лесли пролетел сквозь неё, выронив от удивления нож.

Это был низкорослый, крепко сложенный человек, но реакция у него была мгновенной. Он подхватил своё оружие, вскочил на ноги и, не говоря ни слова, набросился на меня.

Я попытался по возможности отойти в сторону, но он уловил моё движение и ударил меня ножом прямо в живот.

Я остался стоять, где стоял, а он пролетел сквозь меня, как камень сквозь огонь, и ударился о стойку шатра. Стойка переломилась, и крыша над нами провисла.

Нож он потерял, но тут же вытащил из-за голенища другой, развернулся и снова бросился в атаку. Пролетев сквозь меня на уровне плеча, он приземлился на низкую остроугольную деревянную табуретку, разбив вдребезги светильник.

Через какое-то мгновение он уже снова был на ногах, в щелочках его глаз пылал гнев, все мускулы напряжены, как у борца, кинжал — снова в руке. Вцепившись в меня взглядом, он медленно двигался вперёд. Ростом он доходил Лесли до плеча, но глаза его несли смерть.

Вдруг он с быстротой молнии обернулся, ухватил Лесли за воротник блузки и дернул вниз. Потом тупо уставился на свои руки, в которых ничего не было.

— Стоп! — крикнул я. Он повернулся и запустил кинжал мне в голову.

— Прекрати насилие!

Он замер и уставился на меня. Самым страшным в его глазах была не жестокость — это были разумные глаза. Когда этот человек убивал, это было не случайно.

— Ты можешь говорить? — спросил я, хотя и не ожидал, что он поймет английский. — Кто ты?

Он, злобно нахмурившись, тяжело дышал. Затем, к моему удивлению, ответил. Не знаю, какой это был язык, но мы поняли.

Он показал на свою грудь и гордо произнес: — атила. атила, Бич Бога!

— атила? — произнесла Лесли. — Аттила?

— Хан Аттила?

Воин заметил, как я потрясён, и оскалился в усмешке. Потом глаза его снова сузились.

— Стража! — рявкнул он.

Тут же в шатре возник один из стоявших снаружи оборванцев. Он ударил себя кулаком в грудь, отдавая честь.

Аттила показал на нас. — Ты не сказал мне, что у меня гости, — произнёс он вкрадчиво.

Солдат испуганно обвёл глазами помещение. — Но здесь нет никаких гостей, о, Великий!

— Здесь нет мужчины? Здесь нет женщины?

— Здесь никого нет!

— Хорошо. Оставь меня.

Стражник отдал честь, обернулся и поспешил к выходу из шатра.

Аттила его опередил. Его рука взметнулась, словно атакующая кобра, и он с неимоверной силой всадил кинжал стражнику в спину.

Это действие произвело поразительный эффект. Впечатление было такое, будто стражника не убили, а разделили надвое. Тело почти беззвучно рухнуло на пол у выхода, а призрак этого человека спокойно вернулся на свой пост, даже не заметив, что он умер. Лесли в ужасе посмотрела на меня. Убийца вытащил кинжал из тела.

— Стража! — позвал он. На пороге возник второй оборванец. — Убери это отсюда.

Стражник отдал честь и вытащил тело наружу. Аттила вернулся к нам, вложил окровавленный кинжал в ножны.

— Почему? — произнес я.

Он пожал плечами, на лице его отразилось презрение.

— Если мой стражник не видит того, что вижу я в моём собственном шатре...

— Нет, — остановил его я. — Почему ты такой жестокий? Зачем столько убийств? Столько насилия, разрушений? Я имею в виду не только этого человека, — ты уничтожаешь целые города, целые народы без всякой причины!.

Он захлебывался от презрения.

— Трус! Ты что, предлагаешь мне не обращать внимания на вторжения дьявольских сил Римской империи и её марионеток? Безбожники! Бог приказал мне смести безбожников с лица земли, и я подчиняюсь слову Бога!

Его глаза сверкали. — Горе вам, земли Запада! Я обрушу на вас свою кару! Бич Бога уничтожит ваших мужчин, под моими колесницами падут ваши женщины, копыта моих лошадей растопчут ваших детей!

— Слово Бога, — сказал я. — Пустой звук, но он сильнее стрел, потому что никто не осмеливается восстать против него. Как легко с его помощью обрести власть над дураками!

Он уставился на меня широко раскрытыми глазами. — Ты говоришь мои слова!

— Сначала стань безжалостным, — продолжал я, сам поражаясь тому, что говорю, — затем объяви, что ты — Бич Бога — и твои армии наполнятся теми, у кого недостаточно разума, чтобы вообразить любящего Бога, кто слишком боится восстать против злого.

Прокричи во всеуслышание, что тому, кто погибнет с мечом, обагрённым кровью безбожников, Бог обещает женщин, апельсины, вино и всё золото Персии, и вот уже у тебя есть сила, способная обращать города в руины.

Чтобы удержать над ней власть, призови на помощь слово Всевышнего, ведь оно лучше всего превращает страх в гнев на любого нужного тебе врага!

Мы пристально смотрели друг на друга, Аттила и я. Это были его слова. Это же были и мои слова. Он знал это, и я тоже.

Как просто было увидеть себя в Тинк и Аткине, в их мире, полном радостного творчества! И как трудно было сейчас узнать себя в этом полном жестокости убийце.

Я так долго носил его в себе запертым в клетку, прикованным цепями в маленьком внутреннем подземелье, что не узнал, когда встретился с ним лицом к лицу!

Он повернулся ко мне спиной, отошёл на несколько шагов, остановился. Он не мог ни убить нас, ни прогнать. У него была только одна возможность — победить разумом. Затем, грозно нахмурившись, он вернулся на прежнеё место.

— Я запугиваю так же, как запугивает Бог! — заявил он. Что делается с разумом, когда он начинает верить в придуманную для других ложь? Неужели он гибнет в мрачных дырах, куда его затягивают водовороты безумия?

Тут заговорила Лесли, в её голосе слышалась печаль. — Если ты веришь, что сила исходит от страха, — сказала она, — ты окружаешь себя теми, кто охвачен страхом. Это не слишком симпатичная компания, и как глупо, что это делает такой умный человек! Если бы ты использовал свой ум...

— Женщина! — проревел он. — Замолчи!

— Ты запуган теми, кто чтит страх, — продолжала она мягко. — Те, кто чтит любовь, могли бы любить тебя.

Он пододвинул стул и уселся лицом ко мне, спиной к Лесли. Каждая черточка его лица источала гнев, он стал читать:

— Всевышний говорит: «Я разрушу твои высокие башни, превращу в руины твои стены, камня на камне не оставлю от твоих городов!» — Так говорит Бог. Здесь ни слова нет о любви.

Если бы гнев мог кипеть, этот человек представлял бы собой бурлящий котел.

— Я ненавижу Бога, — прошипел он. — Ненавижу Его приказы. Но других Он мне не даёт!

Мы промолчали.

— Ваш Бог, полный любви. Он никогда не обратил против меня Свой меч, никогда не открыл мне Своего Лица! — он вскочил на ноги, схватил одной рукой тяжёлый стул и с силой ударил им о землю — только щепки полетели. — Если Он так силён, почему Он не встал на моём пути?

Я знал, что гнев означает страх. Тот, кто злится, — испуган, он боится что-либо потерять. И я никогда ещё не видел такого злого человека, как это отражение моего собственного дикого я, запертого и захоронённого глубоко внутри.

— Почему ты так боишься ? — спросил я. Он придвинул ко мне, глаза — сплошной огонь. — Ты осмелился! — зарычал он. — Ты осмелился сказать, что атила боится?!! Я изрежу тебя на куски и скормлю шакалам!

Мои кулаки сжались. — Но ты не можешь коснуться меня, атила! Ты не можешь причинить мне вреда, и я ничего не могу тебе сделать! Я ведь — твой собственный дух, только из будущего, которое наступит через две тысячи лет!

— Ты ничего не можешь мне сделать ? — спросил он.

— Ничего!

— Если бы мог, сделал бы, несомненно!

— Нет.

Он на секунду задумался. — Почему? Я же Смерть, Божий Бич!

— Пожалуйста, — сказал я, — хватит лжи! Почему ты так боишься?

Если бы стул ещё был цел, он бы снова разнёс его вдребезги.

— Потому что, я одинок в этом сумасшедшем мире! — взревел он. — Бог зол. Бог жесток! И я должен быть самым жестоким, чтобы быть повелителем. Бог приказывает: убей или умри!

Затем, он вдруг тяжело вздохнул, его бешенство прошло.

— Я одинок, вокруг одни чудовища, — проговорил он едва слышно. — Всё это бессмысленно...

— Как это все печально, — сказала Лесли, на её лице изобразилась мука. — Довольно. — Она повернулась и вышла сквозь стену шатра.

Я задержался ещё на мгновение, глядя на него. Это один из самых свирепых людей в истории, — подумал я. — Если бы он мог, он бы нас убил. Почему же мне его жаль?

Я последовал за Лесли и увидел, что она стоит невдалеке от призрака убитого стражника, глядя невидящими от скорби глазами в пустыню. Он же, совершенно сбитый с толку, смотрел, как его тело грузят на повозку, пытаясь понять, что же произошло.

— Ты меня видишь, правда? — обратился он к ней. — Я ведь не умер? Потому что я... здесь! Ты пришла забрать меня в рай? Ты — моя женщина?

Она не ответила.

— Идём? — спросил я её.

Он резко обернулся на мой голос.

— Нет! Не трогай меня!

— Лесли, поднимай Ворчуна в воздух, — сказал я.

— На этот раз попробуй ты, — ответила она устало. — Я ни о чём думать не могу.

— У меня это неважно получается, ты ведь знаешь. Она словно не услышала, осталась стоять неподвижно, неотрывно глядя в пустыню.

Я решил попробовать, расслабился, насколько это было возможно в таком месте, вообразил, что мы — в кабине Ворчуна, потянулся к ручке газа. Ничего не произошло. Ворчун, — мысленно взмолился я, — давай!

— Женщина, — крикнул призрак, — иди сюда! Моя жена не сдвинулась с места. Вдруг он решительно направился к нам. Смертные не могут нас коснуться, — подумал я, — а призраки варваров-стражников?

Я встал между ним и Лесли. — У меня не выходит вернуть нас отсюда, — сказал я ей в отчаянии. — Придётся это сделать тебе!

Стражник бросился вперёд.

Как быстро мы меняемся, когда нам угрожают! Мной овладел пещерный разум Аттилы, все его навыки пошли в ход. Никакой защиты! Когда на тебя нападают, атакуй первым!

В ту же секунду я бросился к нему, целясь в лицо, пригнулся в последний момент и ударил ниже колен. Он был крепкий малый, но и я не из слабых. Ниже колен — это нечестно, — подумал я.

К чёрту честность, — ответил примитивный разум. Он перелетел через меня, упал, вскочил на ноги и тут я изо всех сил ударил его сзади, по шее. Порядочные люди не нападают сзади.

Убей — завопил внутренний зверь. Я уже собирался ударить его ребром ладони, как топором, ниже подбородка, но вдруг этот ночной мир исчез, мы оказались в кабине взлетающего гидросамолёта. Свет ударил мне в глаза. Ночь сменилась ясным небом.

— Ричард, стоп! — закричала Лесли.

Моя рука застыла в воздухе, едва не разбив вдребезги альтиметр. Глаза всё ещё были налиты кровью, как у разъяренного буйвола. Я обернулся к ней.

— С тобой всё в порядке?

Она кивнула, передвинула ручку и самолёт устремился вверх.

— Я не знала, что он может нас коснуться.

— И он, и мы были призраками, — сказал я. — Видимо, в этом всё дело.

Я обессиленно откинулся на сидение. Не верится. Всегда и везде, где Аттила мог выбирать, он выбирал ненависть и уничтожение. И всё это делалось в угоду злому богу, которого нет. Почему?

Некоторое время мы летели молча, я приходил в себя. Уже второй раз я видел себя в образе разрушителя — сначала современный лейтенант, затем древний генерал. Почему это так, я не знал.

Неужели даже ветеранов, реально не участвовавших в военных действиях, преследуют события, которые могли произойти, картины того, что они могли совершить.

— Я? Хан Атилла? — сказал я. — Хотя по сравнению с пилотом, который испепелил Киев, Аттила — просто безобидный котёнок! Лесли надолго задумалась.

— Что всё это значит? Мы знаем, что все события происходят одновременно, но, может быть, сознание эволюционирует?

Однажды, в этой жизни, государство готовило тебя в убийцы. Теперь это уже невозможно. Ты изменился, ты эволюционировал!

Она взяла меня за руку.

— Наверное, и во мне есть что-то от Аттилы, наверное, это есть в каждом, кому хоть раз приходила в голову насильственная мысль. Видимо, поэтому мы забываем прошлые жизни, когда рождаемся заново, чтобы начать сначала, сосредоточиться, чтобы, на этот раз, получилось лучше.

Что получилось лучше ? — едва не произнес я вслух, и прежде, чем вопрос успел оформиться в слова, услышал.

— Выразить любовь.

Ощущение было такое, словно после этой посадки наш самолёт вымазался, словно на него налипла грязь. Под нами сверкала чистая прозрачная вода.

— Ты не будешь против, если мы пополощемся немного, омоем Ворчуна?

Она вопросительно посмотрела на меня.

— Просто символически.

Она поняла, что я имею в виду и поцеловала меня в щеку.

— Давай, пока ты не научишься жить за других, ты будешь нести ответственность лишь за жизнь Ричарда Баха, а Аттила пускай отвечает за свою.

На небольшой скорости мы коснулись поверхности волн, замедлились, но не остановились; вокруг нас поднялись целые фонтаны брызг. Они искрящимся хвостом извивались позади нас, когда я поворачивал влево-вправо, смывая память об этом ужасном мире.

Чтобы брызги улеглись, я немного сбавил скорость. Они улеглись, но мы, разумеётся, оказались в новом мире.

10

Мы остановились на лужайке. Впечатление было такое, словно кто-то налил целое озеро изумрудной травы в чашу из гор. Пурпурные облака укутали догорающий закат.

Швейцария, — тут же подумал я, — мы приземлились на открытке со швейцарским пейзажем. Внизу, в долине, среди деревьев были разбросаны домики с остроугольными крышами, высился купол церквушки. По сельской дороге катила телега, но её тянул не трактор и не лошадь, а животное, похожее на быка.

Поблизости не было ни души, а на лугу — ни тропинки, ни козьего следа. Только озеро травы, кое-где усыпанное полевыми цветами, в полукольце скалистых гор, увенчанных снежными шапками.

— Как ты думаешь, почему... — сказал я. — Где это мы?

— Во Франции, — ответила, не задумываясь Лесли, и прежде, чем я успел поинтересоваться, откуда она это знает, она, затаив дыхание, прошептала: — Смотри!

Она указала на расщелину в скале, где у небольшого костра стоял на коленях старик в грубом полотняном коричневом одеянии.

Он занимался сваркой. Скалу позади него озаряли яркие белые и жёлтые вспышки.

— Что здесь делает сварщик? — недоуменно спросил я. Лесли пригляделась внимательнеё. — Это не сварка, — сказала она так, словно эта сцена не происходила у неё перед глазами, а всплывала в памяти. — Он молится.

Она направилась к старику, я последовал за ней, решив пока не вмешиваться. Может быть, моя жена увидела себя в этом отшельнике так же, как я увидел себя в Аттиле?

Мы подошли ближе и убедились, что никакого сварочного аппарата там действительно нет. Ни звука, ни дыма, вместо этого в метре от старика поднимался от земли яркий пульсирующий столб солнечного света.

—... и в мир отдашь ты то, что было тебе передано, — услышали мы мягкий голос, доносящийся из света. — Отдашь тем, кто жаждет узнать истину о том, откуда мы приходим сюда, смысл нашего существования и тот путь, который ведёт в наш вечный дом.

Мы остановились в нескольких шагах позади него, поражённые увиденным. Однажды я уже видел этот яркий свет много лет назад.

Тогда я был совершенно поражён, случайно взглянув на то, что до сегодняшнего дня я зову Любовью. И теперь мы смотрели на тот же самый свет, и, по сравнению с ним, мир вокруг казался призрачным, погружённым в сумерки.

В следующее мгновение свет исчез, а на том месте, из которого он исходил, остался лежать ворох золотистых страниц, исписанных исключительно ровным и красивым почерком.

Старик все ещё стоял на коленях с закрытыми глазами, не догадываясь о нашем присутствии.

Лесли ступила вперёд и подняла с земли сияющий манускрипт. В этом загадочном месте её рука не прошла сквозь страницы.

Мы ожидали увидеть руны или иероглифы, но обнаружили английский текст.

Разумеётся, — подумал я, — старик прочтёт это по-французски, а перс — на языке фарси. Так и должно быть со всяким откровением — язык не имеет значения, важно восприятие идей.

Вы — существа света, — начали читать мы. — Из света вы пришли, в свет вам, суждено вернуться, и на каждом шагу вас окружает свет вашего безграничного бытия.

Лесли перевернула страницу.

По своей воле оказались вы в мире, который создали для себя сами. Что держите в сердце своём, то и исполнится, чем больше всего восхищаетесь, тем и станете.

Не бойтесь и не поддавайтесь смятению, увидев призраков тьмы, личину зла и пустые покровы смерти, поскольку вы сами выбрали их, чтобы испытать себя. Всё это — камни, на которых оттачивается острие вашего духа.

Знайте, что вас повсюду окружает реальность мира любви, и в каждый момент у вас есть силы, чтобы преобразить свой мир в соответствии с тем, чему вы научились.

Страниц было очень много, сотни. Мы листали их, охваченные благоговением.

Вы — это жизнь, создающая формы. И погибнуть от меча или от старости вы можете не более, чем умереть на пороге двери, проходя из одной комнаты в другую. Каждая комната дарит вам своё слово — вам его сказать, каждый переход — свою песню, вам её спеть.

Лесли посмотрела на меня, глаза её сияли. Если это писание так тронуло нас, людей двадцатого века, — подумал я, — то какое впечатление оно должно произвести на живущих... в каком же это?.. двенадцатом!

Мы снова принялись читать манускрипт. В нём не было ни слова о ритуалах, поклонении, никаких призывов обрушить огонь и разорение на головы врагов, не было упоминания о каре за неверие, не было жестоких богов Аттилы.

Там не упоминалось о храмах, священниках, раввинах, братствах, хорах, рясах и священных праздниках. Эта рукопись была написана для полного любви существа, живущего у нас внутри, и только для него.

Стоит лишь выпустить эти идеи в мир, — подумал я, — дать людям этот ключ к осознанию власти над воображаемым миром, к раскрытию силы любви, как исчезнет всякий ужас. И тогда мир сможет обойтись без Тёмных Веков в своей истории!

Наконец, старик открыл глаза, увидел нас, и поднялся, ничуть не испугавшись, словно рукопись была его сутью. Он скользнул по мне взглядом, задержал его на Лесли.

— Я — Жан-Поль Ле Клерк, — представился он. — А вы — ангелы.

Прежде, чем мы оправились от изумления, он радостно рассмеялся. — А вы заметили, — поинтересовался он. — Свет?

— Это было вдохновение! — сказала моя жена, вручая ему золотистые страницы.

— Воистину, вдохновение. — Он поклонился так, словно помнил её, и она, как минимум, была ангелом. — Эти слова — ключ к истине для тех, кто их прочтёт, они подарят жизнь каждому, кто их услышит.

Когда я был маленьким ребёнком, мне было обещано Светом, что эти страницы попадут ко мне в руки в тот вечер, когда явитесь вы. Теперь, когда я стал стар, наступил это вечер — вот вы, вот и они.

— Они изменят этот мир, — сказал я. Он как-то странно посмотрел на меня. — Нет.

— Но ведь, они были даны тебе...

—... в испытание, — закончил он.

— Испытание?

— Я много путешествовал, — сказал он. — Я изучил писания сотен верований, от Китая до земель северных викингов. И, несмотря на все свои изыскания, я научился вот чему. Каждая из великих религий уходит своими корнями в свет. Но лишь сердце может сохранить свет. Писания этого сделать не могут.

— Но у тебя в руках... — начал я. — Ты должен прочесть. Это великолепно!

— В моих руках бумага, — сказал старец. — Если отдать эти слова в мир, их поймут и оценят те, кто уже знает истину. Но прежде чем это сделать, нам придётся дать им название. А это их погубит.

— Разве дать имя чему-то прекрасному — значит погубить его?

Он удивленно посмотрел на меня.

— В том, чтобы дать имя какой-либо вещи, нет ничего плохого. Но дать имя этим идеям — означает создать религию.

— Почему?

Он улыбнулся и вручил мне манускрипт.

— Я отдаю эти страницы тебе,... ?

— Ричард, — сказал я.

— Я отдаю эти страницы, пришедшие прямо из Света Любви, тебе, Ричард. Желаешь ли ты, в свою очередь, подарить их миру, людям, жаждущим узнать, что в них написано, тем, кому не выпала честь быть на этом месте, когда явился сей дар? Или ты хочешь оставить эту рукопись лично для себя?

— Конечно, я хочу отдать их в мир!

— А как ты назовёшь свой дар? Интересно, куда это он клонит, подумал я. — Какая разница?

— Если ты не дашь ему название, это сделают другие. Они назовут их Книгой Ричарда.

— Ага, я понял. Ладно, тогда я назову это... ну хотя бы просто Страницы.

— Будешь ли ты оберегать Страницы? Или позволишь другим править их, изменять то, что им непонятно, выбрасывать то, что им не понравится?

— Нет! Никаких изменений. Они появились из самого Света. Какие могут быть изменения!

— Ты уверен? Ни единой строчки? Даже из самых благих побуждений? «Многие этого не поймут?», «Это их обидит?», «Здесь непонятно изложено?»

— Никаких изменений!

Он изогнул брови вопросительной дугой. — А кто ты такой, чтобы так на этом настаивать?

— Я был здесь, когда они явились, — не унимался я. — Я сам видел, как они были даны миру.

— Итак, — продолжил он, — ты станешь Хранителем Страниц?

 — Не обязательно я. Пусть будет любой другой, кто пообещает следить, чтобы не было никаких изменений.

— Но, всё-таки нужно, чтобы кто-то стал Хранителем Страниц?

— Да, я думаю, нужно.

— Так появятся служители Страниц. Те, кто всю свою жизнь посвятят защите некоего образа мысли, сделаются служителями этого образа. Но любой новый образ мысли, любой новый порядок означает изменение. А когда появляются изменения, наступает конец тому миру, который есть сейчас.

— Эти страницы не несут никакой угрозы, — не сдавался я. — Они несут любовь и свободу!

— А любовь и свобода — конец страху и рабству.

— Разумеётся! — горячо воскликнул я. Куда же он всё таки клонит? Почему Лесли стоит молча? Разве она не согласна, что...

— Как ты думаешь, тем, кто наживается на страхе и рабстве, — продолжил Ле Клерк, — принесёт ли им счастье то, что написано на этих Страницах?

— Скореё всего, нет. Но не можем же мы допустить, чтобы этот... свет... был утрачен!

— Обещаешь ли ты защищать этот свет? — спросил он.

— Конечно!

— А другие последователи Страниц, твои друзья, они тоже станут его защищать?

— Да.

— А если поборники страха и рабства убедят власти этих земель, что ты опасен, если они придут к тебе в дом с мечами, как тогда ты защитишь Страницы?

— Я убегу вместе с ними!

— А если за тобой снарядят погоню, настигнут, загонят в угол?

— Если нужно будет сражаться, я буду сражаться, — ответил я. — Есть принципы более важные, чем даже жизнь. За некоторые идеи стоит умереть.

Старик вздохнул.

— Так начнутся Страничные Войны, — сказал он. — В дело пойдут кольчуги, мечи, щиты, стяги, на улицах появятся лошади, огонь, кровь. Это будут немалые войны. Тысячи истинно верующих присоединятся к тебе, десятки тысяч ловких, сильных, находчивых.

Но принципы, провозглашенные в Страницах, бросают вызов правителям всех тех государств, где власть держится на страхе и невежестве. Десятки тысяч встанут на борьбу с тобой.

Наконец, до меня, понемногу, начало доходить то, что пытался сказать мне Ле Клерк.

— Чтобы вас узнавали, — продолжал он, — чтобы могли отличить от других, вам понадобится символ. Какой символ ты выберешь? Какой знак изобразишь на своих стягах?

Моё сердце застонало под тяжестью его слов, но я продолжал сопротивляться.

— Символ света, — сказал я, — знак огня.

— И будет так, — сказал он, читая ещё не написанные страницы этой истории. — Знак Огня встретится со Знаком Креста в битве на полях Франции, и Огонь одержит славную победу.

Первые города Креста будут сожжены твоим священным огнём. Но Крест объединится с Полумесяцем, и их армии вторгнутся в твои владения с юга, востока и севера; сто тысяч человек против твоих восьмидесяти.

«Стой», — хотел сказать я. Я знал, что будет дальше.

— И за каждого воина Креста, за каждого солдата Полумесяца, которых ты убьёшь, защищая свой дар, сотни проклянут твоё имя. Их отцы, матери, жены, дети и друзья возненавидят Страничников и проклятые Страницы, которые погубили их возлюбленных.

А все Страничники станут презирать всех христиан и проклятый Крест, каждого мусульманина и проклятый Полумесяц, за смерть их родных Страничников.

— Нет! — воскликнул я. Каждое его слово было чистой правдой.

— И во время этих Войн появятся алтари, вознесутся шпили соборов и храмов, чтобы увековечить священные Страницы.

А те, кто искал нового знания и духовного роста, вместо них получат новые предрассудки и новые ограничения: колокола и символы, правила и песнопения, церемонии и молитвы, одеяния, благовония и подношения золота.

Сердце Страницизма вместо любви наполнит золото. Золото, чтобы сооружать всё больше храмов, золото, чтобы купить на него мечи, которыми потом обращать неверующих, спасая их души.

А когда ты умрёшь, Первый Хранитель Страниц, понадобится золото, чтобы запечатлеть твой лик. Появятся величественные статуи, огромные фрески, полотна, своим бессмертным искусством превозносящие эту сцену.

Вообрази огромный гобелен: здесь Свет, здесь Страницы, там, в небе, распахнулись ворота в Рай.

Вот преклонил колени Ричард Великий в сияющих доспехах; а вот прекрасный Ангел Мудрости — держит в своих руках Священные Страницы; рядом с ней старый Ле Клерк у своего скромного костра в горах, свидетель этого чуда.

Нет! — воскликнул я мысленно, — это невозможно! Но это было не только возможно, это было просто неизбежно.

— Отдай эти страницы в мир, и возникнет ещё одна религия, новое духовенство, снова будут Мы и будут Они, настроенные друг против друга. За сотню лет миллионы погибнут за эти слова, которые мы держим в руках; за тысячи лет — десятки миллионов. И всё из-за этой бумаги.

В его голосе не было даже намёка на горечь, сарказм или усталость. Жан-Поль Ле Клерк был исполнен знания, которое он получил в своей жизни, спокойно принимая то, что он в ней нашёл. Лесли поежилась.

— Дать тебе мою куртку? — спросил я.

— Спасибо, Буки, — ответила она, — я не замерзла.

— Холодно? — спросил Ле Клерк. Он нагнулся, достал из костра горящую веточку, поднес её к золотистым страницам. — Это тебя согреёт.

— Нет! — Я отдернул ворох страниц. — Сжечь истину?

— Истину невозможно сжечь. Истина ждёт любого, кто пожелает её найти, — сказал он. — Сгореть могут лишь эти страницы. Выбирайте, желаете ли вы, чтобы Страницизм стал ещё одной религией в этом мире? — Он улыбнулся. — Церковь объявит вас святыми...

Я в ужасе посмотрел на Лесли и прочел в её глазах то же выражение. Она взяла веточку из его рук, коснулась краёв манускрипта. В моих руках распустился солнечно-огненный цветок, я опустил его, и на землю упали догорающие лепестки. Ещё мгновение — и снова стало темно.

Старец облегченно вздохнул.

— Благословенный вечер! — сказал он. — Не часто нам выпадает шанс уберечь мир от новой религии!

Затем, он, улыбаясь, посмотрел на мою жену и спросил с надеждой. — А мы спасли его?

Она улыбнулась в ответ. — Спасли. В нашей истории, Жан-Поль Ле Клерк, нет ни слова о Страничниках и их войнах.

Они нежным взглядом попрощались друг с другом, скептик и скептик, полный любви. Затем, старик слегка поклонился нам обоим, повернулся и пошёл прочь, в горы, под покров темноты.

Охваченные огнём страницы всё ещё догорали у меня в сознании, вдохновение обращалось в пепел.

— Но как же те, кому нужно то, что говорилось на этих страницах, — обратился я к Лесли. — Как же они... как мы узнаем всё, что там было написано?

— Он прав, — ответила она, провожая взглядом фигурку старца, — тот, кто хочет света и истины, сможет найти их сам.

— Я не уверен. Иногда нам нужен учитель.

Она обернулась ко мне.

— Попробуй вообразить, что ты искренне, страстно желаешь узнать, кто ты, откуда пришёл и почему ты здесь оказался. Представь, что тебе не будет покоя, пока ты этого не узнаешь.

Я кивнул и вообразил, как я не покладая рук прочесываю в поисках знания библиотеки, ищу книги, изучаю рукописи, посещаю лекции и семинары, веду дневники, куда записываю свои надежды, размышления, интуитивные прозрения, пришедшие во время медитаций на горных вершинах, изучаю свои сны, ищу подсказку в случайных совпадениях, беседую с различными людьми — словом, делаю всё то, что мы делаем, когда самым главным в нашей жизни становится познание.

— Представил.

— А теперь, — продолжала она, — можешь ли ты вообразить, что не найдёшь того, что искал?

Вот это да! — подумал я, — как этой женщине удаётся открывать мне глаза!

Я поклонился в ответ. — Моя Леди Ле Клерк, Принцесса Знания.

Она присела в медленном реверансе. — Мой Лорд Ричард, Принц Огня.

Мы стояли рядом, нас окружала тишина и чистый горный воздух.

Я обнял её, и звёзды, спустившись с небосвода, окружили нас. Мы стали одним целым со звёздами, с Ле Клерком, с рукописью и полнящей её любовью, с Пай, Тинк, Аткиным и Аттилой, со всем что есть, что когда-либо было или ещё будет.

Одним. Единым.