Мост через вечность

Четыре

Немного постояв, я повесил трубку, взял свой свёрток и куда-то пошёл.

Приходилось ли вам когда-либо, выйдя из кино после какого-нибудь поразительного фильма, прекрасно снятого по прекрасному сценарию с прекрасной парой замечательных актёров, ощутить радость от того, что вы — человек, и сказать самому себе: надеюсь, этот фильм принесёт его создателям уйму денег, надеюсь, актёры, режиссёр заработают миллион долларов за то, что они сделали, за то, что они дали мне сегодня?

И вы возвращаетесь и смотрите фильм ещё раз, и вы счастливы быть крохотной частичкой системы, которая каждым билетом вознаграждает этих людей: актёрам, которых я видел на экране, достанется двадцать центов из вот этого самого доллара, который я сейчас плачу за билет!

Только за те деньги, которые им достанутся от меня, они смогут купить себе порцию мороженого с каким угодно десертом!

Славные мгновения в искусстве, в литературе, кино и балете — они восхитительны тем, что мы видим самих себя в зеркале славы.

Покупка книг, покупка билетов — это всё способы аплодировать, благодарить за хорошую работу. И нам радостно, когда любимый фильм или книга попадает в список бестселлеров.

Но миллион долларов мне лично? И тут я вдруг понял, что это — обратная сторона дара, полученного мною от многих и многих писателей, книги которых я прочёл с того дня, когда произнес: «Фе-ликс Сол-тен. Бэмби».

Я ощущал себя, подобно спортсмену на доске для сёрфинга. Неподвижность, и вдруг — чудовищная энергия вспучивает поверхность моря, подхватывает, не спрашивая готов ли ты, и брызги рассыпаются от носа доски, от краев, за кормой, — человек во власти могучей глубинной силы, и только поток встречного ветра растягивает в улыбку уголки его рта.

Это здорово, когда твою книгу читает множество людей. Однако, иногда, мчась вниз по склону гигантской волны со скоростью мили в минуту, случается позабыть, что при отсутствии высочайшего мастерства вслед за этим, возможен сюрприз, о котором иногда говорят: смыло волной.

Пять

Я перешёл улицу и в аптеке узнал, как пройти в место, где может быть то, что мне необходимо. Следом за забегаловкой типа «не-проходи-мимо» — на улице Лэйк Робертс Роуд, под ветвями, заросшими испанским мхом — библиотека имени Глэдис Хатчинсон.

В книгах можно отыскать всё, что нас интересует, — почитай, тщательно изучи, немного практики — и вот мы уже мастерски метаем ножи, выполняем капитальный ремонт двигателей, говорим на эсперанто, как на родном.

Взять хотя бы книги Нэвила Шута — закодированные голограммы порядочного человека. Опекун из мастерской, Радуга и роза. Писатель впечатывает личность, которой он является, в каждую страницу каждой своей книги, и в тиши библиотек мы можем вычитать его в свою собственную жизнь, если захотим.

Прохладный шорох большой комнаты, книги, обречённые жить на полках, я ощущаю, как они дрожат, предвкушая возможность чему-нибудь меня научить. Я с нетерпением ожидаю момента, когда с головой окунусь в книгу Итак, вы получили миллион долларов!

Как это ни странно, в каталоге такое не значилось. Я просмотрел карточки на Итак, на Миллион. Ничего. На тот случай, если название звучит иначе, скажем. Что делать, если вы внезапно стали богатым, я посмотрел также Что, Богатый и Внезапно.

Я попытался действовать иначе. И каталог «В печати» разъяснил мне, что моя проблема состоит не в том, что интересующей меня книги нет в данной библиотеке, а в том, что она вообще никогда не издавалась.

— Невозможно, — подумал я.

Я разбогател. Это происходило и со многими другими. Должен же был один из них написать книгу.

Не по поводу бирж, вкладов и банков — меня интересовало не это — но о том, на что это может быть похоже, какие возможности открываются, какие мелкие напасти рычат, норовя ухватить вас за икры, какие крупные неприятности могут, подобно хищным птицам, свалиться на меня с неба в этот момент.

Пожалуйста, хоть кто-нибудь, научите меня, как быть.  В библиотечном каталоге — никакого ответа.

— Простите, мэм, — сказал я.

— Да, сэр?

С улыбкой я обратился к ней за помощью. С четвертого класса мне не приходилось видеть штампик с датой, прикрепленный к деревянному карандашу, и вот теперь в её руках я вижу его с сегодняшней датой на нём.

— Мне нужна книга о том, как быть богатым. Не о том, как добывать деньги. А что делать, если получил кучу денег. Вы бы не могли порекомендовать…

Было ясно, что к странным просьбам ей не привыкать. Да моя просьба и не была, наверное, странной… Флорида кишит цитрусовыми королями, земельными баронессами, внезапно возникшими миллионерами.

Высокие скулы, каштановые глаза, волосы до плеч волнами цвета темного шоколада. Деловая и сдержанная с теми, кого не знает как следует.

Она смотрела на меня, когда я задавал свой вопрос. Потом отвела глаза влево-вверх — направление, в котором мы обычно смотрим, когда стараемся вспомнить что-то, что знали раньше. Вправо-вверх (я где-то читал) — туда мы бросаем взгляд, когда подыскиваем что-нибудь новое.

— Что-то не припомню… — произнесла она. — Как насчет биографии богатых людей? У нас масса книг о Кеннеди, книга о Рокфеллере, я знаю. Еще у нас есть Богатые и сверх-богатые.

— Не совсем то. Не думаю. Мне бы что-нибудь типа Как справиться со внезапно возникшим богатством.

Она покачала головой, с серьезным видом, задумчиво. Интересно, все задумчивые люди красивы? Она нажала кнопку селектора на столе и мягко проговорила в микрофон:

— Сара-Джин? Как справиться со внезапно возникшим богатством. У нас есть экземпляр?

— Никогда о таком не слышала. Есть Как я сделал миллионы на торговле недвижимостью, три экземпляра…

Неудача.

— Я посижу здесь у вас немного, подумаю. Трудно поверить. Должна же где-то быть такая книга.

Она взглянула на мой сверток, на который в этот миг падал грязновато-пятнистый свет, потом опять — на меня.

— Если вы не возражаете, — спокойно сказала она, — мы могли бы положить вашу бельевую сумку на пол. У нас знаете, везде новые чехлы на стульях и креслах…

— Да, мэм.

— Наверняка — думал я, — здесь на заставленных книгами полках должно быть что-то, где написано то, что мне, вероятно, следовало бы теперь знать. — Дураки очень быстро расстаются со своими деньгами. Это было единственным, что я знал доподлинно без каких бы то ни было книг.

Мало кто способен посадить Флайта на скошенном поле так, как это делаю я. Но в тот миг в библиотеке имени Глэдис Хатчинсон я подумал, что, с точки зрения обуздания фортуны, я, возможно — единственный в своем роде несравненный заведомый неудачник.

Бумажная работа всегда была для моего ума неподъёмным грузом, и у меня были весьма серьезные сомнения относительно того, что всё произойдёт гладко, когда нужно будет распорядиться деньгами.

— Ладно, — подумал я, — я себя знаю, и мне известно в точности — мои слабые места и сильные стороны останутся при мне неизменно. И такая мелочь, как счёт в банке, вряд ли способна переделать меня из обычного простого лётчика, каким мне всегда нравилось быть, во что-нибудь иное.

Ещё минут десять я изучал каталог, в итоге меня привлекли карточки, обозначенные словами Везение и Невезение. Потом я оставил эту затею. Невероятно! Такой книги, как та, которая была мне нужна, не существовало!

В растерянности и сомнении я вышел на солнышко, ощутив фотоны, бета-частицы и космические лучи, которые роились и отскакивали от всего, в тишине со скоростью света вжикая сквозь утро и сквозь меня.

Я уже почти дошёл до той части городка, где находилось мое утреннее кафе, когда обнаружил исчезновение своего злополучного свёртка. Вздохнув, я развернулся и отправился обратно в библиотеку по солнышку, ставшему ещё теплее, за своей постелью, оставшейся лежать возле шкафа с каталогами.

— Простите, — ещё раз извинился я перед библиотекаршей.

Сколько у нас книг, и сколь многим ещё предстоит быть написанными! Как свежие тёмные сливы на самой верхушке.

Не слишком большое удовольствие — карабкаться по хлипкой лесенке, извиваться среди ветвей, превосходя самого себя в попытках до них дотянуться. Но сколь восхитительны они, когда работа закончена!

А телевидение, это — восхитительно!? Или работа по рекламе моей книги усилит мою боязнь толпы? Как мне удастся ускользнуть, если у меня не будет биплана, в который можно вскочить и улететь на нём над деревьями прочь?

Я направился в аэропорт — единственное место в любом незнакомом городе, где лётчик чувствует себя в своей тарелке. Я определил, где он находится по посадочной сетке — незаметным следам, которые большие самолёты оставляют, заходя на посадку.

Я находился практически под участком между третьим и четвёртым поворотами перед посадкой, так что до аэропорта было совсем недалеко.

Деньги — это одно, а вот толпы, и когда тебя узнают, а ты хочешь тишины и одиночества — это совсем другое. Честь и слава? В малых дозах — может быть, даже приятно, ну а если ты уже не в состоянии всё это пресечь?

Если после всех этих телевизионных штучек повсюду, куда только ни пойдёшь, кто-нибудь обязательно говорит: «Я знаю вас! Ничего не говорите… а-а, вы тот самый парень, который написал эту книгу!»

Мимо в предполуденном свете, не глядя, проезжали и проходили люди. Я был практически невидим.

Они не знали меня, я был всего лишь прохожим, направляющимся в сторону аэропорта с аккуратно свернутой подстилкой в руках, некто, имеющий право свободно ходить по улицам, не привлекая к себе всеобщего внимания.

Приняв решение сделаться знаменитостью, мы лишаемся этой привилегии. Но писателю это вовсе не обязательно.

Писатель может оставаться неузнаваемым где угодно, даже когда множество людей читает его книги и знает его имя. Актёры так не могут. И ведущие телепередач не могут. А писатели — могут!

Если мне предстоит стать Личностью — буду ли я об этом сожалеть? Я всегда знал — да. Вероятно, в каком-то прошлом воплощении я старался приобрести известность.

Это — не захватывающе, не привлекательно, — предупреждало то воплощение, — иди на телевидение — и ты об этом пожалеешь.

Маячок. Мигалка с зелено-белым вращающимся стеклянным колпаком — ночная отметка аэропорта.

Задрав нос, на посадку заходил «Аэронка-Чемпион» — двухместный тренировочный самолёт с тканево-лаковой обшивкой и задним колесом под килем вместо носового спереди. Мне заочно понравился аэропорт, — только по «Чемпиону», заходящему на посадку.

А как некоторая известность отразиться на моём поиске любви? Первый ответ возник мгновенно, без малейшей тени колебания: это смертельно! Ты никогда не узнаешь, Ричард, любит она тебя или твои деньги.

Послушай, если ты вообще намерен её отыскать, — ни в коем случае никогда не становись знаменитостью. Ни в каком виде. Всё это — на одном дыхании. И тут же забылось.

Второй ответ был настолько толковым, что стал единственным, к которому я прислушался. Родная душа — светлая и милая — она ведь не путешествует из города в город в поисках некоего парня, который катает пассажирок над пастбищами.

И не повысятся ли мои шансы с ней встретиться, когда она узнает, что я существую? Редкая возможность, специальное стечение обстоятельств в тот самый момент, когда мне так необходимо её встретить!

И, несомненно, стечение обстоятельств приведёт мою подругу прямо к телевизору, как раз во время демонстрации нужной программы и подскажет, как нам встретиться. А публичное признание постепенно рассеется.

Спрячусь на недельку в Ред Оук, штат Айова, или и Эстрелла Сэйлпорте, в пустыне к югу от Феникса, и таким образом верну себе уединение, но найду её! Разве это так уж плохо?

Я открыл дверь конторы аэропорта.

— Привет, — сказала она, — чем могу быть вам полезна?

Она заполняла бланки счетов за конторкой, и улыбка её была ослепительна. Мой «привет» увяз где-то между её улыбкой и вопросом. Я не знал, что сказать.

Как ей объяснить, что я — свой, что аэропорт, и маячок, и ангар, и «Аэронка», и даже традиция дружески говорить «привет» тому, кто приземлился — это всё часть моей жизни, что всё это было моим так долго, а теперь вот ускользает и меняется из-за того, что я сделал, и что я вовсе не уверен, что хочу перемен, так как знаю: всё это — мой единственный дом на земле?

И что могла сделать она? Напомнить мне, что дом — это всё известное нам и нами любимое и что домом становится всё, что мы выбираем в качестве дома? Сказать мне, что она знает ту, которую я ищу?

Или что парень на бело-золотистом «Тревл Эйр» приземлялся час назад и оставил для меня записку с именем женщины и адресом? Или предложить план, сообразно которому я мог бы мудро распорядиться миллионом четырьмястами тысячами долларов? Чем она могла быть мне полезна?

— Да я, в общем-то, не знаю, чем вы можете быть мне полезны, — сказал я. — Я в некоторой растерянности, похоже. А у вас в ангаре есть старые аэропланы?

— «Потерфилд» — довольно старый — он принадлежит Джилл Хэндли. «Тигровый мотылёк» Чета Дэвидсона. У Морриса Джексона — «Уэко», но он запирает машину в отдельном Т-образном ангаре…

Она засмеялась, — «Чемпионы» уже довольно старые. Вы ищете «Чемпион»?

— Это — один из лучших аэропланов в мировой истории, — сказал я.

Её глаза сузились:

— Нет, я шучу! Не думаю, что мисс Рид когда-нибудь станет продавать свои «Чемпионы».

Наверное, я был похож на покупателя. Как люди чувствуют, что у незнакомца есть миллион?

Она вновь занялась счетами, и я заметил обручальное кольцо витого золота.

— А можно заглянуть в ангар на минутку? О'кей?

— Конечно, — она улыбнулась. — Чет — механик, он должен быть где-то там, если только не вышел пообедать в кафе напротив.

— Спасибо.

Я прошёл через зал и открыл дверь, ведущую в ангар. Я был дома. Хорошо. Кремово-красная «Цессна-172» на техосмотре — колпаки двигателей открыты свечи сняты, замена масла проведена наполовину.

«Бич Бонанза» — серебристый с голубой полосой на борту — аккуратно установлен на желто-черных полосатых стойках — проверка механизма выпуска шасси.

Самые разные лёгкие самолёты — я знал их все. В тишине ангара зависла напряжённость того же типа, что чувствуется на лесной поляне: незнакомец ощущает на себе взгляды, замершее действие, затаённое дыхание.

Там стоял большой гидросамолёт «Груммэн Виджен» с двумя трехсотсильными радиальными двигателями, новым цельным лобовым стеклом, зеркалами на концах крыльев, позволяющими летчику проверить, убраны ли колеса шасси при посадке на воду.

Если на такой машине сесть на воду с выпущенными колёсами, то от брызг у пилотов в глазах скачут мириады солнечных зайчиков.

Я стоял возле «Виджа» и смотрел на его кабину, почтительно держа руки за спиной. В авиации никому не нравится, когда незнакомый человек без разрешения трогает самолёт.

Не столько по причине возможных повреждений, сколько потому, что такое действие является неправомерной фамильярностью.

Это — примерно то же самое, что, проходя мимо, потрогать жену незнакомого человека, чтобы посмотреть на его реакцию.

Позади меня, у двери ангара, — виднелся «Тигровый мотылёк». Его верхнее крыло возвышалось над всеми остальными аэропланами, как платок, которым друг машет вам над толпой. Крыло было раскрашено в те же цвета, что и самолёт Шимоды — белый и золотистый!

Чем ближе я подходил, пробираясь сквозь путаницу крыльев, хвостов, станков и приспособлений, тем в большей степени я был поражён цветом этой машины.

«Мотыльки» из Хэвилэнда! Целый пласт живой истории! Для меня всегда были героями мужчины и женщины, совершившие на «Тигровых мотыльках», «Мотыльках» и «Лисах-мотыльках» кругосветный перелет из Англии.

Эми Джонсон, Дэвид Гарнетт, Фрэнсис Шайчестер, Констэнтайн Шэк Лин и сам Нэвил Шут — имена и приключения этих людей неудержимо влекли меня к борту «Мотылька».

Какой милый маленький биплан! Белый с золотистыми шевронами шириной в десять дюймов, направленными остриями вперед, похожими на наконечники стрел на золотых полосах, протянувшихся до самых концов крыльев и горизонтального стабилизатора.

Выключатели зажигания — снаружи, верно, и если самолёт восстановлен точно, то… да, на полу кабины — огромный английский военный компас! Я с трудом удержал руки за спиной, настолько красивой была эта машина. Так, теперь педали руля поворота — на них должны быть…

— Нравится самолёт, да?

Я чуть не вскрикнул от неожиданности. Человек уже, вероятно, с полминуты стоял рядом, вытирая руки от масла ветошью и наблюдая за тем, как я разглядываю «Мотылька».

— Нравится? — сказал я. — Да она просто прелестна!

— Спасибо. Я закончил её год назад. Восстановил, начиная с самых колёс.

Я присмотрелся к обшивке… Сквозь краску слабо проступала фактура ткани.

— Похоже на секонит, — сказал я, — хорошо сработано.

Это было сказано в качестве необходимого вступления. За один день не научишься отличать хлопок класса А от секонитовой обшивки старых аэропланов.

— А компас? Его ты где нашёл?

 Он улыбнулся, довольный тем, что я заметил:

— Ты не поверишь: в комиссионном магазине в Дотхэне, Алабама! Прекрасный компас королевских ВВС выпуска 1942 года. Семь долларов с полтиной. Как он там оказался? Это я у тебя могу спросить. Но я его оттуда извлёк, можешь не сомневаться!

Мы обошли вокруг Мотылька. Он говорил, я слушал. И знал, что цепляюсь за свое прошлое, за известную и потому простую жизнь в полёте.

Может быть, я поступил чересчур импульсивно, продав Флайта и обрубив все концы, связывавшие меня со вчерашним днём, чтобы отправиться на поиски неведомой любви?

Там, в ангаре, у меня возникло ощущение, что мой мир, как бы, превратился в музей или старое фото. Отвязанный плот, который легко уплывает прочь, медленно уходя в историю…

Я тряхнул головой, нахмурился и перебил механика:

— Чет, Мотылек продаётся?

Он не отнёсся к вопросу серьезно:

— Любой самолёт продаётся. Как говорится, всё дело в цене. Я скорее самолётостроитель, чем летчик, но за Мотылька запрошу уйму денег, это уж точно.

Я присел на корточки и заглянул под самолёт. Ни единого следа масла на обтекателе двигателя. Год назад восстановлена авиамехаником и с тех пор так и стоит в ангаре.

Этот Мотылёк — действительно особая находка. Я никогда ни на минуту не допускал и мысли, что перестану летать. На Мотыльке я могу пересечь страну. Летая на телевизионные интервью и всюду, куда потребуется, я, может быть, найду родную душу!

Я положил на пол свою сложенную подстилку и сел на нее. Она хрустнула.

— Уйма денег — это сколько, если наличными?

Чет Дэвидсон ушел обедать с полуторачасовым опозданием. С формулярами и техническими инструкциями на Мотылька я направился в контору.

— Простите, мэм, у вас тут есть телефон, да?

— Разумеется. Местный звонок?

— Нет.

— Автомат на улице возле выхода, сэр.

— Спасибо вам. У вас замечательная улыбка.

— Вам спасибо, сэр.

Хороший обычай — обручальные кольца. Я позвонил в Нью-Йорк Элеоноре и сообщил ей, что согласен появиться на телевидении.

Шесть

Сон под крылом в полях порождает безмятежность познания. Звёзды и дождь, и ветер раскрашивают сны в реальность. В гостиницах же, как я обнаружил, нет ни познания, ни безмятежности.

Наилучшим образом сбалансированное питание — блинная мука, замешанная на воде из ручья среди цивилизованной дикой природы фермерской Америки.

Запихивание в себя жареного арахиса в такси, галопирующем в направлении телецентра, — не столь сбалансировано.

Гордое «ура» пассажира, целым и невредимым сошедшего на землю со старого биплана, страх высоты, сменившийся чувством победы. Вымученное телеинтервью в промежутке между коммерческой рекламой и тиканьем секундной стрелки — ему не хватает этого духа совместного триумфа.

Но она стоит гостиниц, арахиса, интервью в жёстком режиме текущего времени, она — моя иллюзорная родственная душа, и встретить её мне доведётся, если я буду продолжать — движение, наблюдение, поиск в телестудиях по городам и весям.

Я ни на мгновение не усомнился в её существовании, потому что почти-её я встречал повсюду. Немало постранствовав, я знал, что Америку осваивали удивительно привлекательные женщины, ведь миллионы их дочерей населяют эту страну сегодня.

Проходящий мимо бродяга, я знал их лишь в роли клиентов, наблюдать за которыми в перерывах между полётами — такое наслаждение.

Мои беседы с ними имели практический характер. Аэроплан гораздо более надёжен, чем кажется на первый взгляд.

Если вы завяжете волосы лентой, мэм, прежде, чем мы поднимемся в воздух, то после приземления вам гораздо легче будет их расчесать. Да, там очень ветрено — как-никак десять минут в открытой кабине на скорости в восемьдесят миль в час.

Спасибо. С вас три доллара, пожалуйста. К вашим услугам! Мне тоже полёт доставил удовольствие.

Телепередачи, успех книги, новый счёт в банке, или просто я перестал безостановочно летать? Я вдруг начал относиться к встречам с привлекательными женщинами совсем не так, как раньше.

Намеренный поиск — я смотрел на каждую из них теперь сквозь призму надежды. Каждая была той самой единственной до тех пор, пока не доказывала мне обратное.

Шарлен — телеведущая — могла бы быть родственной мне душой, если бы не была слишком хорошенькой.

Невидимые недостатки, которые видела лишь она, глядя на себя в зеркало, напоминали ей, что Бизнес жесток, что у неё осталось всего несколько лет на то, чтобы заработать пенсию и скопить кое-какие деньги. С ней можно было беседовать и о других вещах но недолго.

Она неизменно возвращалась к Бизнесу. Контракты, переезды, деньги, агенты. Это было её способом говорить, что она испугана и не может придумать, как ей выбраться из-под убийственного зеркального колпака.

У Джейни страх отсутствовал. Джейни любила вечеринки, ей нравилось пить. Очаровательная, как восходящее солнце, она хмурилась и вздыхала, когда обнаруживала, что я не знаю, где будет какое-нибудь мероприятие подобного рода.

Жаклин не пила и не увлекалась вечеринками. Быстрая и смышленая, она не могла поверить в собственный ум.

— Осечка средней школы. Исключили, — говорила она, — не нашлось на моё имя диплома. Без диплома человек не может быть образованным. Ведь правда, не может. И без научной степени.

Вот и приходится болтаться, полагаясь на надёжность ремесла официантки коктейль-холла. И не важно, насколько это задевает за живое. Деньги хорошие. Нет образования. Из школы пришлось уйти, понимаешь.

Лиэнн ни капельки не беспокоили ни степени, ни работа. Она хотела выйти замуж, и лучший способ выйти замуж видела в том, чтобы почаще появляться со мной на людях. Её экс-муж, видя это, должен был, по её замыслу, захотеть, чтобы она к нему вернулась. Из ревности возникнет счастье.

Тамара любила деньги. В своём роде она была просто ослепительна — женщина вполне достойная высокой цены. Лицо натурщицы, ум, просчитывавший всё даже тогда, когда она смеялась.

Хорошо начитанная, много путешествовавшая, владеющая множеством языков. Её бывший муж был биржевым брокером, и Тамара теперь хотела открыть собственную брокерскую контору.

На то, чтобы поднять свой бизнес, ей хватило бы ста тысяч долларов. Всего сто тысяч, Ричард, ты мне не поможешь?

— Если бы я мог, — думал я, — если бы я мог найти женщину с лицом Шарлен и телом Лиэнн, способностями Жаклин, обаянием Джейни и холодным равновесием Тамары — тогда, передо мной была бы родственная душа, правда?

Но дело в том, что лицо Шарлен было неотделимо от её страхов, а тело Лиэнн — от проблем Лиэнн. Каждая новая встреча была интригующей, но проходили дни, и цвета тускнели, загадочность, заблудившись, исчезала в лесу идей, которые мы не разделяли.

Мы Все были друг для друга ломтями пирога, неполными и незавершенными.

Неужели не существует женщины, — подумал я наконец, — которая не способна в первый же день доказать, что она — не та, кого я ищу?

У большинства тех, кого я встречал, было трудное прошлое, большинству нужно было больше денег, чем у них было. Мы были готовы принять уловки и недостатки друг друга, и, едва познакомившись, тут же начинали называть себя друзьями.

Это был бесцветный калейдоскоп, и в нём каждый был настолько же изменчивым и серым, насколько шумным.

К тому времени, когда на телевидении от меня устали, я купил короткокрылый биплан с мощным двигателем, который составил компанию Мотыльку. Я очень много тренировался и, через некоторое время, начал за плату давать шоу по высшему пилотажу.

На лётных авиационных представлениях собираются многотысячные толпы, и если я не могу найти её на телевидении, я, наверное, найду её на лётном празднике.

С Кэтрин я познакомился после своего третьего выступления. Это было в Лэйк Уэльс, Флорида. Она возникла из толпы, собравшейся вокруг самолёта, словно была старой знакомой. Улыбнувшись нежной интимной улыбкой, прохладной и одновременно близкой, насколько это было возможно.

Неизменно спокойный взгляд, даже в сиянии яркого полудня. Длинные тёмные волосы, тёмно-зелёные глаза. Чем темнее глаза, тем, говорят, легче переносить яркое солнце.

— Забавный, — сказала она, кивая на биплан, не обращая внимания на шум и толпу.

— Не дает с тоски помереть, — ответил я. — Если самолёт подходящий, можно улизнуть от самой жуткой скуки.

— А как ощущение, когда носишься там вверх ногами? Вы катаете пассажиров или только выступаете?

— В основном выступаю. Немного катаю. Иногда. Если поверишь, что не вывалишься из самолёта, то даже приятно так носиться.

— А меня вы не покатаете, — спросила она, — если я, как следует, попрошу?

— Вас — можно, когда представление закончится. — Я никогда не видел таких зеленых глаз. — А как следует — это как?

Она невинно улыбнулась,

— Пожалуйста?

Оставшуюся часть дня она постоянно крутилась поблизости, время от времени, исчезала в толпе, опять появлялась, улыбаясь и делая заговорщицкие знаки. Когда солнце уже почти зашло, возле аэроплана не осталось никого, кроме неё. Я помог ей забраться в переднюю кабину маленькой машины.

— Два привязных ремня, не забудьте, — сказал я. — Одного, в общем-то, вполне достаточно, чтобы удержать вас в аэроплане, какие бы трюки мы ни проделывали, однако, нам всё же нравится, когда их два.

Я рассказал ей, как пользоваться парашютом, если придётся прыгать, подтянул мягкие ремни, чтобы они плотно облегали её плечи и пристегнул их внизу замком, укреплённым на поясном ремне.

У вас красивая грудь. Я чуть было не сказал это в качестве комплимента. Но вместо этого произнёс:

— Нужно всегда проверять — все должно быть затянуто, как можно туже.

Когда аэроплан перевернётся вверх колёсами, вам покажется, что все ремни держат намного слабее, чем сейчас. Она усмехнулась мне с таким видом, будто я остановил свой выбор на комплименте.

Гул двигателя — кособокое солнце пылает на краю мира, вверх колёсами над облаками — невесомость тройной петли между небом и землёй. Она была прирождённым лётчиком, она была в восхищении от полёта.

Мы приземлились в сумерках, и к тому времени, когда я заглушил двигатель, она уже выскочила из своей кабины, обхватила мою шею руками и поцеловала меня, воскликнув:

— Это — то, что я люблю!

— О, Господи… — проговорил я, — я вовсе не это имел в виду.

— Вы потрясающий пилот!

Я привязал аэроплан к кабелям, протянувшимся в траве.

— Лесть, мисс, откроет перед вами все двери.

Она настояла на том, чтобы мы поужинали за её счёт в уплату за полёт. Она рассказала мне, что разведена и работает старшей официанткой в ресторане неподалеку от домика на сваях, который я купил.

Заработок и алименты — денег ей вполне хватало. Она теперь подумывала о том, чтобы вернуться в институт изучать физику…

— Физику?! А что привело вас к физике, расскажите: Такая притягательная личность — положительная, прямая, с «царём в голове».

— Она открыла сумочку.

— Не возражаете, если я закурю?

Её вопрос меня ошарашил. Но мой собственный ответ — вообще лишил дара речи:

— Что вы, конечно не возражаю.

Она закурила и принялась рассуждать о физике, не замечая, какой кавардак творился по её милости в моем уме.

Ричард! Ты что? Что ты имел в виду когда сказал, что не возражаешь? Дама курит сигарету! Ты знаешь, о чём это говорит? Каковы её ценности и её будущее в твоей жизни? Это говорит о том, что путь закрыт, о том…

— Заткнитесь! — сказал я своим принципам.

Яркая личность, не похожа на других, прекрасна, как зеленоглазая молния, её приятно слушать, она прелестна, тепла, возбуждает, а я так устал думать в одиночестве и спать с хорошенькими чужими.

Потом когда-нибудь, я поговорю с ней насчет курения. Но не сегодня.

Мои принципы исчезли так быстро, что я даже испугался.

— …конечно, богатой я не стану, но позволить себе это смогу, — между тем, говорила она, — собираюсь купить собственный аэроплан, пусть старый и потрепанный! Я пожалею?

Дым вился и тянулся, как и положено любому табачному дыму, прямо ко мне. Я выставил против него ментальный экран стеклянной мыслеформы, и тут же обрёл над собой контроль.

— Вы хотите сначала купить аэроплан, а потом — научиться на нём летать? — спросил я.

— Да. Тогда мне придётся платить только за обучение, а не за аренду аэроплана с инструктором. При длительном обучении так будет дешевле? Вам не кажется, что это — мудро?

Мы поговорили об этом и через некоторое время я предложил ей, время от времени, летать со мной на одном из моих самолётов.

— Новая «Озерная амфибия», — подумал я, — с её сглаженными обводами словно специально предназначенная для полётов сквозь будущие и прошлые времена — вот та машина, которая ей понравится.

Через два часа я уже растянулся на кровати, представляя себе, как она будет выглядеть, когда я встречусь с ней в следующий раз.

Долго ждать мне не пришлось. Она была восхитительна — гибкое загорелое тело, прикрытое махровой тканью.

Потом полотенце упало, она скользнула под одеяло и прильнула ко мне в поцелуе. Но это не был поцелуй, говоривший: Я-знаю-кто-ты-и-я-тебя-люблю. Он означал: давай займемся любовью сегодня, а там будет видно.

Как приятно было просто наслаждаться, а не желать кого-то, кого невозможно отыскать!

Семь

— Ты бы лучше не курила в доме, Кэти.

Она удивленно взглянула на меня, зажигалка замерла в дюйме от сигареты.

— Ночью ты не возражал.

Я поставил тарелки в мойку, прошёлся губкой по кухонной стойке. Снаружи было уже тепло, только немного белых пушистых клочьев в утренней вышине. Редкие облака на высоте шесть тысяч футов, видимость — пятнадцать миль в легкой дымке. Никакого ветра…

Она была так же притягательна, как и день назад. Мне хотелось бы узнать её получше. Неужели из-за сигарет мне придётся прогнать женщину, к которой я могу прикасаться и с которой я могу разговаривать больше минуты?

— Разреши мне объяснить, что я думаю про сигареты, — сказал я. Времени у меня было предостаточно, и я объяснил.

— …и говорит всем окружающим, — закончил я, — говорит: «Ты для меня значишь так немного, что мне нет никакого дела, что тебе дышать нечем. Умирай, если хочешь, а я буду курить!» Не очень уважительная привычка — курение. Это не то, что нужно делать для людей, которые тебе нравятся.

Вместо того, чтобы в раздражении гордо хлопнуть дверью, она ещё и добавила:

— Ужасная привычка. Я знаю. Мне нужно подумать, как с ней разделаться. Она бросила сигареты и зажигалку в сумочку.

…В какой-то момент физика себя исчерпала — захотелось прославиться в качестве фотомодели. Потом пение. У нее был прелестный голос, подобный зову сирен из туманного моря.

Но, каким-то образом, проходя мимо своих желаний, она стала делать карьеру, её стремление посвятить себя чему-то было утрачено, и она уцепилась за новую мечту. В результате, это обратилось уже в мою сторону — не помогу ли я ей открыть маленький модный магазинчик?

Кэти была беззаботной и сообразительной, ей нравилась амфибия, она тут же выучилась ею управлять, — и была непоправимо чужой. Как бы ни была она хороша, она была чужеродным телом в моей системе, и система быстренько заработала на то, чтоб вытеснить её, как можно мягче.

Мы никогда не смогли бы быть родственными душами. Мы были двумя кораблями, которые встретились посреди океана. Каждый из них изменил на какое-то время курс и мы пошли в одном направлении по пустынному морю. Различные суда на своем пути в разные порты, — и мы это знали.

У меня было странное чувство, что я толкусь на месте, что я жду, чтобы случилось нечто, после чего моя жизнь сможет снова обрести свой странный и прекрасный путь, свою цель и направление.

Пока я — половинка пары, отделённая от своей любви, — думал я, — я должен надеяться, что она пытается делать всё, что может без меня, чтобы мы каким-то образом обнаружили друг друга.

В то же время, мой ненайденный близнец, ждёшь ли от меня того же? Насколько мы можем быть близки, отдавая тепло чужим?

Дружба с Кэти приятна, как нечто временное, но это не должно стать ловушкой, вмешаться, стать на дороге моей любви, когда бы она ни пришла.

Это был чувственный, вечно новый поиск замечательной женщины. Почему так угнетающе это чувство, что зима пришла слишком рано? Не имеет значения, с какой скоростью река времени перекатила через свои скалы и омуты, — мой плот налетел на оснеженные пороги.

Это не смертельно — быть остановленным на какое-то время. Несмотря на грохот, я надеюсь, что это не смертельно. Но я выбрал эту планету и это время, чтоб выучить какой-то трансцендентный урок, не знаю какой, встретить женщину, не такую, как все.

Вопреки этой надежде, внутренний голос предостерегает, что зима может превратить меня в лёд ещё до того, как я вырвусь на свободу и найду её.