Мост через вечность

Сорок

Дениз Финдлейсан оставила нам пачку документов, развеивающийся шлейф пыли на дороге и тяжёлое чувство подавленности. Не достаточно ли для меня моих собственных хлопот с правительством, чтобы мне теперь беспокоиться, как бы оно не уничтожило саму местность, окружающую нас?

Я обложился подушками на кровати и прочёл первые несколько страниц. Сообщения о масштабах заготовки лесоматериалов местными властями. Я вздохнул и сказал:

— Всё это выглядит очень официально, вуки; кажется, мы выбрали плохое место для постройки дома. Как ты относишься к тому, чтобы продать его и двинуться дальше на север, в Айдахо, например, или Монтану?

— А разве не в Айдахо они занимаются добычей полезных ископаемых открытым способом? — сказала она, почти не отрываясь от документов, которые держала в руках. — И разве не в Монтане находятся урановые рудники и радиоактивные полевые цветочки?

— Вижу, что ты хочешь мне что-то сказать, — ответил я. — Почему бы нам не развернуть наши карты прямо здесь, на кровати, и не посмотреть на всё то, о чём мы сейчас говорим?

Она отложила страницу с государственным петитом.

— Давай не будем убегать до тех пор, пока обстоятельства не вынудят нас окончательно. Узнаем, прежде всего, что здесь происходит. Ты когда-нибудь вступал в борьбу с несправедливостью?

— Никогда! Ты ведь знаешь. Я не верю в несправедливость. Мы сами создаём для себя все события, все… разве ты не согласна с этим?

— Возможно, — сказала она. — Зачем же тогда ты создал эту проблему? Ты считаешь, что для того, чтобы правительство вырубило лес на следующий день после того, как мы отсюда уедем? Для того, чтобы было от чего убегать? Или для того, чтобы чему-то научиться?

Если любимая очень сообразительна, думал я, это радость, но иногда она колется.

— И чему же следует учиться?

— Если мы захотим этого, мы можем изменять события, — сказала она, — ведь, какими могущественными мы можем быть вместе, как много хорошего можем мы сделать.

Я загрустил. Она была готова умереть для того, чтобы изменить обстоятельства, закончить войну, исправить ошибки, которые она замечала в окружающем мире. И то, что она решила изменить, менялось.

— Разве ты не исчерпала ещё свою социальную активность? Разве ты не говорила уже раньше: «Никогда впредь!»?

— Это было, — сказала она. — Думаю, что я уплатила все долги обществу на следующие десять жизней вперёд, и после кампании с КVSТ я поклялась держаться подальше от этих мероприятий до конца дней этой. Но бывают моменты, когда…

Я чувствовал, что она не хочет говорить то, что собиралась сказать, и что она ищет слова, чтобы выразить никогда-невыразимое.

— Я могу поделиться с тобой тем, чему я научилась, — сказала она, — а не тем, что я знаю. Если ты хочешь узнать, можешь ли ты делать добро, вместо того, чтобы отступать, я бы, на твоём месте, вышла из уединения.

Я ничуть не сомневаюсь: если мы захотим предотвратить вырубку правительством леса, который больше не вырастет, мы сможем это сделать. Если вырубка незаконна, мы добьёмся своего. Если законна, мы всегда успеем уехать в Айдахо.

Ничего не было для меня более неинтересным, чем убеждать правительство в необходимости изменить его решение. Люди попусту тратят свои жизни, пытаясь сделать это. Если

мы, в конце концов, победим, это будет победа над бюрократией, которая, в этом случае, не сделает того, что она, с самого начала, и не должна была пытаться делать. Нет ли более утомительного занятия, чем удерживать чиновников в пределах закона?

— Прежде чем мы уедем, — сказал я, — можно было бы быстро убедиться в том, что они делают всё правильно. Пустим в дело наши компьютеры. Но уверяю тебя, мой маленький оленёнок, мы не заставим правительство Соединенных Штатов изменить его собственные законы!

Была её улыбка ласковой или горькой?

— Я уверена, — сказала она.

После обеда в этот день наши компьютеры в лесу со скоростью света посылали мерцающие вопросы компьютеру в Огайо, который мгновенно переправлял их компьютеру в Сан-Франциско, который засыпал ответами наши экраны: федеральное законодательство запрещает продажу и вырубку невосстанавливающихся лесных насаждений, находящихся на землях общественного пользования.

Вслед за этим приводились сведения о восьмидесяти двух связанных с этим судебных делах. Переехав в беззащитные леса южного Орегона, неужели нам довелось попасть сюда в последнюю минуту перед началом безжалостного насилия и убийств?

Я взглянул на Лесли и согласился с её безмолвным выводом. Не было никакой возможности не обратить внимания на преступление, которое вот-вот должно было свершиться.

— Когда у тебя появится минутка, — сказал я на следующий день, когда мы работали за нашими сияющими экранами.

Это была условная фраза у нас, когда мы работали с компьютерами: просьба обратить внимание и в то же время слова: «Пожалуйста, не отвечай сейчас, если одно ошибочное нажатие клавиши погубит всю твою сегодняшнюю работу».

Через некоторое время она оторвала глаза от экрана.

— Да!

— Не кажется ли тебе, что сам лес позвал нас сюда? — сказал я. — Может быть, он на ментальном уровне взывал о помощи? И феи деревьев, духи растений и эльфы диких животных построили вместе сотню совпадений, чтобы мы остановились здесь и вступили в борьбу за них?

— Это очень поэтично, — сказала она. — Возможно, так оно несть. — Она повернулась и продолжила работу.

 Через час я снова не вытерпел:

— Когда у тебя появится минутка…

Через несколько секунд дисковод её компьютера зажужжал, сохраняя данные.

— Да!

— Как они могут сделать это? — сказал я. — Ведь КЗР уничтожает ту же самую землю, которую он, согласно закону, должен защищать! Это похоже на… медвежонка Смоуки, который убивает деревья!

— Обещаю, что скоро ты выучишь одно, вуки, — сказала она. — Что у правительства почти отсутствует способность предвидеть будущее и почти бесконечные возможности делать глупости, применять силу и разрушать.

Не совсем бесконечные возможности, но почти. Это «почти» проявляется, когда люди становятся достаточно решительными, чтобы противостоять.

— Я не хочу этого выучивать, — сказал я. — Пожалуйста, послушай, я хочу научиться видеть, что правительство дальновидно и прекрасно, и что граждане не должны тратить своё личное время на защиту себя от избранных ими политических лидеров.

— Не правда ли, мы хотим… — сказала она, далеко опережая меня своей мыслью. Затем она вернулась опять ко мне. — Это будет нелегко сделать. Это не просто лесок вон там, это большие деньги, большая власть.

Она положила федеральный документ мне на стол.

— КЗР получает солидные доходы от компаний по продаже лесоматериалов. Комитету платят за то, что он продаёт, а не за то, что он сохраняет. Поэтому, не думай, что мы сходим к местному директору, укажем ему на нарушение закона и он скажет нам: «Конечно, мы виноваты и больше не будем этого делать!»

Это будет длительная, упорная борьба. По шестнадцать часов в день и семь дней в неделю — вот чего потребует победа. Но давай не начинать действовать, если мы не намереваемся победить. Если хочешь выйти из игры, давай сделаем это сейчас.

— В любом случае, мы не можем проиграть, — сказал я, вставляя новую дискету с данными в дисковод своей машины. — До тех пор, пока ДН может наброситься и отобрать первую копию любой рукописи из моего компьютера, не имеет смысла писать.

Но, я же могу написать целый вагон протестов против вырубки леса! Правительство не конфискует то, что я напишу: мы будем посылать его прямо ему. Столкновение Комитетов — вот как я сейчас это вижу. Прежде чем ДН решится отобрать мои деньги, я расходую их на борьбу с КЗР!

Она засмеялась.

— Иногда я верю тебе. Возможно, действительно не существует несправедливости.

Наши приоритеты изменились. Наша работа остановилась, когда мы усердно принялись за изучение материалов.

На нашем рабочем столе, на кухонном столе и на кровати были свалены тысячи страниц данных о лесных ресурсах, системе вырубки-восстановления насаждений, эрозии почв, восстановлении почв, сохранении грунтовых вод, изменениях в климате, угрозе исчезновения видов, социоэкономических аспектах лесной промышленности в их связи с преимуществами от анадромного разведения рыбы на прилегающих к лесу участках, защите прибрежных зон водоёмов, коэффициентах теплопроводности гранитных почв и законах, законах, законах.

Книги законов. Национальная программа по защите окружающей среды, Федеральная земельная политика и Закон об использовании земельных ресурсов. Постановление о защите исчезающих видов растений и животных, НАТЛП (Национальная ассоциация торговцев лошадиными подковами), ФАКЗВ (Федеральная администрация по контролю за загрязнением воды), АА (Автомобильная ассоциация), СЧВ (Стандарты на чистоту воды).

Постановление N516 МДП (Департамента по промышленности). Законы выпрыгивали со страниц и через наши пальцы попадали в компьютеры; записывались с помощью электронов, кодов и ссылок на ячейки памяти, заполняли дискету за дискетой, которые дублировались в сетевых банках данных на случай, если с нами или с домом, где мы работали, что-то произойдёт.

Когда мы собрали достаточно убедительной информации, мы начали встречаться с соседями. Присоединившись к Дениз Финдлейсан и Чанту Томасу, которые сражались в одиночку до того, как мы пришли на помощь, все вместе мы стали требовать содействия от других.

Большинство жителей долины не хотели впутываться… и, как хорошо я понимал их позицию!

— Никому никогда не удавалось остановить правительственную лесоторговлю, — говорили они. — Ничто не может остановить КЗР от заготовки лесоматериалов там, где он захочет их заготавливать.

Но, когда они узнавали то, что узнали мы, что превращение лесов в пустыни противозаконно, мы обнаружили себя среди членов движения за сохранение леса, которых насчитывалось более семисот человек.

Наше домашнее укрытие на природе стало штаб-квартирой, а наш маленький пригорок — муравейником, куда наши союзники приходили и уходили в любое время суток, чтобы получать и давать данные для компьютеров.

Я познакомился с Лесли, которой раньше никогда не видел: полная сосредоточенность на сегодняшних делах; никаких улыбок, никаких личных вопросов; однонаправленная полная концентрация ума.

Снова и снова она говорила нам:

— Эмоциональные воззвания не помогут: «Пожалуйста, не рубите прелестных деревьев, не надо портить ландшафт, не давайте животным гибнуть». Всё это ничего не значит для Комитета по земельным ресурсам.

Но и не угрожайте тоже: «Мы защитим деревья броней, мы застрелим вас, если вы попытаетесь убить лес». Это приведёт к тому, что они будут заготавливать лес под защитой Армии.

Единственное, что может остановить правительство, — это юридические действия. Когда мы будем знать законы лучше, чем они, когда они поймут, что мы подадим в суд и выиграем дело, когда мы докажем, что они нарушают федеральное постановление, — только тогда рубка леса прекратится.

Мы пытались вести переговоры с КЗР.

— Не надейтесь на понимание с их стороны, — сказала она. — Ждите от них оговорок, уловок, обещаний типа мы-не-будем-этого-больше-делать. Но диалог с ними нам следует поддерживать. — Она была права в каждом своём слове.

— Лесли, я не могу поверить в эти слова! Ты читала их? Директор медфордского КЗР сидел и разговаривал с нами!

Все это записано, слушай:

Ричард: Вы хотите сказать, что вам нужно убедиться в массовости протеста против вырубки, или же для вас совсем не важно, что говорят люди?

Директор: Если вы спрашиваете это у меня лично, я отвечаю, что, скорее всего, число людей не играет роли.

Ричард: А если бы там было сорок тысяч подписей, если бы всё население Медфорда, штат Орегон, запротестовало против продажи леса, это бы тоже ничего не значило?

Директор: Для меня — ничего.

Ричард: Если бы возражения выдвигали специалисты по лесному хозяйству, вы бы прислушались к ним?

Директор: Нет. Меня не волнуют выкрики из толпы.

Ричард: Нам бы хотелось узнать, что заставляет вас с такой уверенностью продолжать своё дело, не обращая внимания на общественный протест?

Директор: Ведь, это же наша работа.

Ричард: Изменилось ли что-либо в продаже леса, в связи с недовольством людей?

Директор: Нет. Никогда.

Она почти не мигая смотрела на дисплей своего компьютера.

— Хорошо. Запиши это под названием Недостаточно правильные убеждения. На диск номер двадцать два, после файла Торговля нарушает Национальный закон о защите окружающей среды.

Редко когда у неё возникала злоба на наших недоброжелателей. Она собирала такие свидетельства в файлах как документы для передачи дела в суд.

— А что, если бы мы были медиумами, — сказал я ей однажды, — и точно знали как и когда директор закончит свою жизнь? Если бы мы знали, что ему осталось жить два дня — а послезавтра несколько тонн колод скатится с грузовика и раздавит его? Отразилось бы это на том, как мы сейчас думаем о нём?

— Нет, — сказала она.

Те деньги, которые ДН не согласился принять, пошли на публикацию брошюр по специальным вопросам: «Предварительный обзор качества воды речек Грауз и Мьюл, а также ручьёв, протекающих в ущельях Уотерз и Хэнли, которые являются притоками реки Малых Яблочных Ворот, относящейся к бассейну реки Бивер в округе Джексон, штат Орегон», «Отчёт о предполагаемых последствиях действий, намеченных в плане по заготовке лесоматериалов в промышленной зоне реки Грауз, в связи с их опасностью для животных и растений леса и водоёмов», «Экономический обзор продажи леса из зоны реки Грауз».

И ещё восемь трудов с такими же бросающимися в глаза заглавиями.

Бывало, мы стояли на нашем небольшом холме и смотрели на лес. Он бессмертен, как горы, думали мы раньше. Теперь мы видели, что это — уязвимая семья растений и животных, которые живут вместе согласованно и гармонично, находясь под угрозой лезвия бензопилы на грани исчезновения, вследствие нелепой вырубки.

— Держитесь, деревья! — кричали мы лесу — Держитесь! И не беспокойтесь! Мы обещаем, что остановим их.

Иной раз, когда нам приходилось туго, мы просто бросали беглый взгляд в окно, отводя глаза от наших компьютеров.

— Мы делаем всё, что в наших силах, деревья, — бормотали мы.

Эпплы стали для нас тем, чем кольты являются для боевиков. КЗР даёт общественности тридцать дней для того, чтобы опротестовать каждый новый проект по заготовке леса, а затем кол,еса начинают вращаться, и лес погибает.

Он ожидает получить от двух до десяти страниц возмущённых заявлений от граждан, умоляющих о снисхождении к окружающей среде.

От нас — от нашей организации и ее персональных компьютеров — они получили шестьсот страниц фактических материалов, подтверждённых с самых разных сторон.

Это были сведения о подобных делах и примеры восторжествовавшего правосудия — всего три тома. Копии были отправлены сенаторам, представителям президента и печатным изданиям.

Постоянная, поглощающая всё время борьба продолжалась двенадцать месяцев. Это был поединок с Комитетом по земельным ресурсам.

Все мои аэропланы были проданы. Впервые за всю мою взрослую жизнь проходили недели, а потом месяцы, в течение которых я ни разу не летал на аэроплане, ни разу не отрывался от земли.

Вместо того, чтобы взирать на всё сверху из красивых, свободных самолётов, я поднимал глаза вверх, чтобы посмотреть на них, вспоминая, как много для меня когда-то значило — летать.

Вот как себя чувствует земное пресмыкающееся! Бр-р-р!

Вдруг, однажды в среду, в подтверждение упрямой уверенности Лесли и к моему величайшему удивлению, правительство прекратило заготавливать лес.

— Продажа лесоматериалов связана с такими серьёзными нарушениями юридических основ деятельностью КЗР, что её нельзя допустить в законном порядке, — прокомментировал в прессе орегонский представитель государственного директора КЗР. — Для того, чтобы наши действия соответствовали всем постановлениям, мы можем лишь прекратить заготовку и отказать всем заказчикам.

Местный директор КЗР не погиб в результате падения колод. Он и его ближайший менеджер были переведены из нашего штата на другие административные должности.

Празднование нашей победы выразилось в двух предложениях.

— Пожалуйста, не забывай этого, — сказала мне Лесли, тогда как её компьютер остывал впервые за всё время с начала нашей кампании. — Правительственная пропаганда говорит: «Ты не можешь протестовать против государственных учреждений».

Но когда люди решаются на борьбу с государственными учреждениями, всего лишь несколько маленьких людей против чего-то огромного, которое поступает неправильно, ничто — ничто! — не может помешать им победить!

Затем, она упала на кровать и проспала три дня.

Сорок один

Где-то в середине нашей схватки с КЗР, часы ДН пробили полночь, но их никто не услышал. Департамент по налогообложению затягивал принятие решения около четырёх лет, и прошёл уже год с тех пор, как я получил законную возможность отказаться от выплаты долга в миллион долларов, в связи с банкротством.

Пока длилась битва с КЗР, мы не могли найти свободного времени, чтобы рассмотреть возможность согласия на моё банкротство; когда она закончилась, мы едва ли могли думать о чём-то другом.

— Это будет не очень весело, маленький вук, — сказал я, мужественно решаясь на четвёртую попытку испечь лимонный пирог по рецепту моей матери.

— Всё будет потеряно. Мне придется начать всё с нуля.

Она накрывала стол для обеда.

— Нет, тебе не придётся, — сказала она. — Законы о банкротстве говорят, что тебе разрешается оставить себе «инструменты, необходимые для твоего ремесла». И есть ещё крайний минимум средств, который ты можешь взять себе для того, чтобы не умереть от голода слишком скоро.

— Серьёзно? Можно содержать дом? Жилище? — Я раскатал тесто тонким слоем, поместил его на противень и призвал на помощь фею хрустящей корочки.

— Дом содержать нельзя. Даже трейлер.

— Мы можем пойти жить среди деревьев.

— Это будет не так уж плохо. Мэри Кинозвезда имеет сбережения, не забывай; и она не разорится. Но что ты скажешь о правах на свои книги! Ведь, ты же потеряешь их!

Что ты скажешь, если кто-то купит права и распорядится ими по своему усмотрению, если он снимет дешёвые фильмы по твоим прекрасным книгам?

Я поставил противень с пирогом в печь.

— Я переживу это.

— Ты не ответил на мой вопрос, — сказала она. — Но можешь не отвечать. Что бы ты ни сказал, я знаю, как ты себя чувствуешь. Нам придётся быть очень бережливыми, экономить каждый цент и думать о том, как выкупить права.

Перспектива потери авторских прав на книги преследовала нас обоих, подобно необходимости продать своих детей с аукциона тому, кто даст самую высокую цену. И они будут потеряны, и аукцион состоится, если я соглашусь на банкротство.

— Если я пойду на это, правительство получит по тридцать или сорок центов вместо каждого доллара, который я ему должен и мог бы уплатить полностью.

КЗР пытался затевать незаконную торговлю лесом и потерпел неудачу, которая влетела правительству в копеечку. Если это случилось с нами, вуки, если мы просто наблюдаем свою крохотную часть происходящего, сколько миллионов они выбрасывают везде в других местах?

Как правительство может быть таким процветающим и делать так много ошибок?

— Я удивлялась этому тоже, — сказала она, — и думала об этом. В конце концов, я пришла к единственному возможному ответу.

— И каков же он?

— Практика, — сказала она. — Неустанная, безжалостная практика.

Мы полетели в Лос-Анжелес и встретились с юристами и счетоводами на последнем оборонительном рубеже наших попыток прийти к согласию.

— Я сожалею, — сказал Джон Маркворт, — но мы не можем получить доступ к их компьютеру. Ни один человек нам не отвечает на письма и на телефонные звонки. Компьютер время от времени посылает сообщения.

Не так давно мы получили информацию, что дело ведёт новый агент, миссис Фомпир. Она двенадцатая. Держу пари, что она собирается запросить у нас отчёт о финансовом состоянии.

Всё ясно, думал я. Они вынуждают меня пойти на банкротство. И всё же, я уверен, что несправедливости нет; я знаю, что наши жизни даются нам для обучения и развлечений.

Мы создаём себе проблемы, чтобы проверить на них свои силы… если бы у меня не было этих проблем, появились бы другие — такие же настоятельные проблемы.

Никто не может учиться в школе без контрольных вопросов. Но эти вопросы часто имеют неожиданные ответы, а иногда бывает и так, что можно дать только один, чрезвычайно категоричный ответ.

Один из консультантов нахмурился.

— Я работал в ДН в Вашингтоне тогда, когда Конгресс принимал голосованием закон о погашении путем банкротства задолженности при невыплате федеральных налогов, которым вы хотите воспользоваться, — сказал он. — ДН очень не нравился этот законопроект, и когда он вступил в юридическую силу, как закон, мы поклялись, что если кто-то попытается воспользоваться им, мы сделаем так, что он пожалеет об этом!

— Но если это закон, — сказала Лесли, — как они могут помешать людям пользоваться…

Он покачал головой.

— Я просто честно предупреждаю вас. Есть закон или его нет, а ДН не даст вам покоя; они будут досаждать вам всеми возможными способами.

— Но ведь, они хотят, чтобы я стал банкротом, — сказал я, — поэтому какие у них могут быть возражения!

— Возможно, это так. Я посмотрел на Лесли, на её уставшее лицо.

— К чертям ДН, — сказал я.

Она кивнула.

— Достаточно четырёх потерянных лет. Давай снова вернём себе наши жизни.

К юристу, который оформляет документы при банкротстве, я принёс список всего, что имел: дом, джип с трейлером, банковские счета, компьютер, одежду, легковой автомобиль и авторские права на все книги, которые я написал. Я потеряю всё это.

Юрист прочитал список молча, а затем сказал:

— Суд не будет интересоваться тем, сколько у него пар носков, Лесли.

— В моей книге о банкротстве сказано включить в список всё, — ответила она.

— Носки можно было не перечислять, — сказал он.

Оказавшись в преддверии ада, благодаря тучным циклопам из ДН, с одной стороны и отбивая атаки пилильщиков из КЗР с другой, мы боролись то с одним монстром, то с двумя сразу в течение четырёх лет без перерыва.

Никаких приключений, книг, постановок, кинокартин, телевидения, никакой продуктивной деятельности — ничего из жизни, которой мы жили до того, как сражение с правительством стало нашим основным занятием.

И во всём этом, несмотря на то, что это были самые напряжённые и трудные времена из всех, которые мы когда-либо переживали — и это было самое странное — …мы становились всё более счастливы, живя вместе.

После испытания с ограблением трейлера, мы неторопливо жили в маленьком домике, который мы построили на холме. Ни разу не разлучались на большее время, нежели было необходимо для того, чтобы съездить в город за продуктами.

Я знал, что она это знает, но ловил себя на том, что снова и снова говорю ей, что люблю её. Мы ходили под руку, как влюблённые по городским тротуарам, гуляли, взявшись за руки, в лесу. Поверил ли бы я в прежние годы, что буду несчастным, если буду идти, не прикасаясь к ней?

Было похоже на то, что наш брак сработал, вопреки ожидаемому — вместо того, чтобы стать холоднее и отдалённее друг от друга, мы сближались, и наши отношения становились всё более тёплыми.

— Ты предрекал скуку, — иногда серьёзно произносила она.

— А где наша взаимная потеря уважения? — настаивал я.

— Скоро уже воцарится тоска, — говорили мы друг другу. То, что раньше вызывало у нас благоговейный страх, стало темой для бесхитростных шуток, которые вызывали у нас весёлый смех.

С каждым днём мы узнавали друг друга лучше, и наш восторг и радость от совместной жизни тоже возрастали.

Мы фактически жили совместно уже четыре года, со времени начала нашего эксперимента, принадлежа исключительно лишь, друг другу, когда рискнули предположить, что мы и есть родные души.

Юридически, тем не менее, мы были холостяком и незамужней женщиной. Никакого законного брака, пока не разберётесь с ДН, предупредил нас Маркворт. Не вступайте в брак, пожалуйста. Пусть Лесли не впутывается в это дело, в противном случае, её посадят на мель вместе с тобой.

Когда банкротство было оформлено, моё дело в ДН закончилось, и мы получили, наконец, возможность заключить законный брак.

Контору по заключению браков я вычислил по телефонному справочнику между «Ботаническим салом» и «Бюро заказов», и это событие стало на повестку дня в нашем списке «Что нужно сделать в субботу в Лос-Анжелесе»:

 9:00  Упаковаться и всё проверить.

10:00 Аптека — светозащитные очки; записные книжки, карандаши.

10:30 Свадьба.

В убогой комнатке мы отвечали на вопросы, которые задавала служащая. Когда она услышала имя Лесли, она подозрительно взглянула на неё.

— Лесли Парриш. Это знакомое имя. Кто вы?

— Никто, — сказала Лесли.

Леди снова прищурилась, пожала плечами и стала впечатывать имя в бланк.

К каретке её ручной печатной машинки была приколота надпись: Христиане не совершенны, им просто прощают.

К стене был прибит еще один плакатик: здесь можно курить. Контора была насквозь прокурена, пепел валялся на столе и на полу.

Я взглянул на Лесли, затем быстро перевёл глаза на потолок и вздохнул.

В телефонном справочнике, сказал я ей без слов, не было предупреждения, что здесь окажется гадко.

— Вот, у нас есть простые свидетельства о браке, — сказала служащая, — по три доллара. Есть специальные с золотыми буквами — по шесть.

Или же, есть еще роскошные с золотыми буквами и сверкающим покрытием на них. Эти по двенадцать долларов. Какие вы хотите? — Образцы были пришпилены к рыхлой доске объявлений.

Мы посмотрели друг на друга и вместо того, чтобы покатиться со смеху, важно покивали головой. Вот где нами совершался юридически важный шаг. Мы произнесли одновременно одно и тоже слово: простое.

— Простое нам подойдет, — сказал я. Женщина не обратила внимания. Она вставила скромное свидетельство в печатную машинку, постучала по клавишам, подписала его, крикнула, приглашая войти из коридора свидетелей, и повернулась к нам.

— Теперь если вы оба распишетесь вот здесь…

Мы расписались.

— Фотограф обойдется в пятнадцать долларов…

— Это мы пропустим, — сказал я. — Нам не нужны фотографы.

— Церковный взнос — пятнадцать долларов…

— Мы бы также обошлись без церемонии. Не нужно никакой.

— Без церемонии? — Она вопросительно уставилась на нас, но мы не ответили, и она пожала плечами. — О'кей. Я объявляю вас мужем и женой.

Она вполголоса складывала цифры.

— За свидетелей... окружной сбор… стоимость регистрации… всего тридцатьвосемь долларов, мистер Бах. А вот конверт для пожертвований, которые вы захотите сделать.

Лесли достала из кошелька наличные, тридцать восемь долларов и пять долларов для конверта. Она подала их мне, а я передал их служащей конторы.

Подписи закончились, со свидетельством в руках мы с женой вышли оттуда, как можно быстрее.

Сидя в машине среди городского транспорта, мы надели друг другу обручальные кольца и открыли окна, чтобы из нашей одежды выветрился дым.

Затем, в течение первых полутора минут нашей жизни в законном браке мы смеялись. Её первыми словами в качестве моей законной супруги были:

— Да, ты явно умеешь вскружить голову девушке!

— Давай взглянем на дело так, миссис Парриш-Бах, — сказал я. — Это всё было запоминающимся, не правда ли? Неужели мы скоро забудем день нашей свадьбы?

— К несчастью, не скоро, — засмеялась она. — О, Ричард, ты — самый романтичный…

— За сорок три доллара романтики не купишь, моя козочка. Романтика — это когда ты получаешь роскошное свидетельство; а за сверкающее покрытие на буквах нужно дополнительно платить. Но ты ведь знаешь, нам нужно считать копейки.

Ведя машину, я повернулся к Лесли на секунду и сказал:

— Ты чувствуешь какие-то изменения сейчас? Ты чувствуешь себя более замужем, чем раньше?

— Нет. А ты?

— Чуть-чуть. Что-то изменилось. Минуту назад в этом прокуренном домике мы сделали то, что наше общество считает Подлинной Вещью. Всё, что мы делали до этого, не играло никакой роли, это были просто наши совместные радости и горести.

Подписать бумагу — вот что важно. Возможно, теперь я чувствую, что одной областью, куда правительство могло бы сунуть свой нос, стало меньше. И знаешь, что мне кажется? Чем более я обучаюсь, вук, тем меньше мне нравится правительство. Или это только наше такое?

— Присоединяйся к толпе, дорогой мой. Бывало, у меня выступали слёзы на глазах, когда я видела государственный флаг, так я любила свою страну.

Я была счастлива, что живу здесь, я думала, я не должна лишь пользоваться этим, я должна тоже что-то делать — участвовать в выборах, поддерживать демократические процессы!

Я многому научилась и постепенно начала понимать, что вещи не совсем похожи на то, что мы о них узнаём внешне: американцы — не всегда самые лучшие ребята; наше правительство не всегда поддерживает свободу и справедливость!

Война во Вьетнаме подогрела меня, и чем больше я занималась, я просто не могла поверить, что Соединенные Штаты выступают против выборов в чужой стране потому, что мы знаем, что результат будет не в нашу пользу.

Америка поддерживает марионеточного диктатора; американский президент публично заявляет, что мы ведем войну не потому, что добиваемся справедливости во Вьетнаме, а потому что хотим получить его олово и вольфрам!

Я свободна протестовать, думала я. Поэтому, я присоединилась к мирной манифестации, законной ненасильственной демонстрации протеста.

Мы не были безумцами, мы не были грабителями, которые сбрасывали зажигательные бомбы, мы были самыми честными людьми Лос-Анжелеса: юристами, врачами, родителями, учителями, бизнесменами.

Полиция преследовала нас, будто мы были бешеными собаками, до крови избивая нас дубинками. Я видела, как они били матерей, которые держали на руках младенцев, я видела, как они вышибли дубинками человека из инвалидной коляски, и как кровь текла по тротуару! И это — Город Лос-Анжелес!

Этого не может быть, продолжала думать я! Мы — американцы, и нас атакует наша собственная полиция! Я убежала, когда они начали бить меня, и я не знаю, что там происходило дальше. Какие-то друзья взяли меня к себе домой.

«Хорошо, что меня не было там, — подумал я. — Моя несдержанность так хорошо спрятана во мне, но я бы там озверел от ярости».

— Когда я видела фотографию в газете, где полиция расправляется с толпой, я обычно думала, что они сделали нечто ужасное и заслужили такого обращения, — продолжала она.

— В тот вечер я поняла, что даже в нашей стране для того, чтобы провиниться, достаточно не согласиться с правительством. Они хотели войны, а мы нет. Поэтому, они нас поколотили!

Я сидел в напряжении и дрожал, это ощущалось в руках, которые управляли машиной.

— Вы представляли серьезную опасность для них, — сказал я, — тысячи законопослушных граждан, говорящих «нет» войне.

— Война. Мы расходуем так много денег для того, чтобы убивать и разрушать! Мы оправдываем это тем, что называем это обороноспособностью, запугивая другие народы и вызывая ненависть у жителей тех стран, которые мы не любим.

Когда они хотят, чтобы у них было лучшее правительство, мы не поддерживаем их, а когда они слишком слабы, мы порабощаем их. Самоопределение у нас, а не у них.

Разве это хороший пример? Многое ли мы делаем из сострадания или понимания других людей? Сколько мы расходуем на мир?

— Половину того, что идет на войну? — спросил я.

— Если бы так! Нам мешает наш лицемерный склад ума, который говорит: «Бог заботится о нашей стране».

Она является препятствием для согласия во всём мире. Она натравливает людей друг на друга! «Бог заботится о нашей стране», «закон на страже порядка» — вот откуда разгон демонстраций в Городе века.

Если бы в мире была какая-то другая страна, куда бы я могла уехать, думала я раньше, я бы всё равно не уехала. И какой бы она ни была бандитской, руководимой страхом, — это лучшая страна из всех, что я знаю. Я решила остаться и попытаться помочь ей расти.

«И ты её по-прежнему любишь, хотел было сказать я».

— Знаешь, чего мне больше всего не хватает? — спросила она.

— Чего?

— Смотреть на флаг и гордиться им.

Она пересела в машине на сидение рядом со мной и решила переменить тему разговора.

— Теперь, когда мы отбросили с нашего пути правительство, о чём ты ещё хочешь поговорить в день своей свадьбы, мистер Бах?

— О чём угодно, — сказал я. — Я хочу быть с тобой. — Но какая-то часть меня никогда не забудет. Они избивали дубинками эту прелестную женщину, когда она убегала прочь!

Регистрация брака стала ещё одним крупным шагом в сторону от того человека, которым я был раньше. Ричард, ненавидевший обязательства, был теперь обязанным по закону. Тот, кто презирал брачные узы, теперь юридически вступил в брак.

Я примерял к себе эти ярлыки, которые четыре года назад показались бы мне колючим воротником или шляпой, испачканной пеплом. Ты теперь муж, Ричард. Ты женат. Ты проведёшь остаток своих дней только с одной женщиной, вот этой, которая рядом с тобой.

Ты не сможешь больше жить так, как тебе захочется. Ты потерял свою независимость. Ты потерял свою свободу. Ты вступил в Законный Брак. Как чувствуешь себя теперь?

Каждый из этих фактов раньше был бы язвой в моей душе, остриём стальной стрелы, которое прямо пробивает все мои доспехи. Начиная с этого дня, все они стали реальностью моей жизни, и я чувствовал, будто отбиваюсь от сливочного мороженого.

Мы съездили в дом моих родителей в пригороде, где я жил с самых ранних лет до того дня, когда сбежал, чтобы научиться летать. Я сбавил скорость и припарковал машину на обочине дороги, которая была знакома мне-из-прошлого с того времени, как он вообще мог что-либо помнить.

Вот те же самые тёмно-зеленые облака листвы эвкалиптов над головой; а вот лужайка, которую я когда-то косил в том возрасте, когда это едва возможно.

Вот гараж с плоской крышей, с которой я направил на луну свой первый домашний телескоп; вот плющ, вьющийся по забору вокруг двора; а вот та же самая гладкая белая деревянная калитка, в которой просверлены дырки для глаз собаки, которая умерла давным-давно.

— Вот это сюрприз будет для них! — И Лесли протянула вперед руку, касаясь пальцами калитки.

В этот момент я замер, и время остановилось. Ее рука на фоне дерева и новое кольцо, блистающее золотом. Его вид пронзил мой ум до самых глубин и развеял тридцать лет в мгновение ока.

Мальчик тогда уже знал! Мальчик, который стоял когда-то рядом с этой калиткой, знал, что в будущем сюда придет женщина, для любви к которой он родился. В этот момент я стоял возле белого дерева калитки во времена, а не калитки в пространстве.

Как при вспышке молнии, я увидел его, стоящего в тёмной глубине прошлого и внимающего с открытым ртом видению Лесли в ярких лучах солнца. Мальчик уже знал!

Моя жена толчком открыла калитку и побежала навстречу объятиям моего отца и мачехи.

Через мгновенье мальчик стал прозрачным и исчез. Он унёс с собой исполненные удивления глаза и всё ещё полуоткрытый рот.

Не забывай! Кричал я без слов через десятилетия. Никогда не забывай этот миг!