Баронесса Настя

За чередой лесистых холмов, у размытого жидкой голубизной горизонта чернела полоска стены с невысокой башней посредине. Это был замок Ацера, и там же обретался, неизвестно как выпрыгнувший здесь Мишин-Винт. Он вроде бы и свой, и дело у них общее, но не верила ему Настя, боялась его и хотела бы держаться от него подальше.

«Идёт по моим стопам, — Явилась догадка. — Конечно... Иначе и быть не может. Пряхин доложил, что, меня взял с собой генерал. Определить, какой генерал — проще простого, разведка донесла и о болезни Функа, и о том, что он отбыл домой. На то она и разведка. Всё ясно, как днём. Чего же ещё тут гадать? Но вот, зачем он здесь, что будет требовать?»

Неожиданно в комнату влетел Анчар, — дышит трудно, язык на сторону, обежал углы, обнюхал ковёр и только потом сел перед хозяйкой. Фрау Мозель внесла глубокую фаянсовую чашку со словами: «Это его миска, он любит есть то, что ест и сама хозяйка».

Настя намазала маслом ломтик хлеба, отрезала кусочек ветчины и сыра. Фрау Мозель движением глаз показала место у стола, где ставила чашку покойная баронесса. Пёс благодарно посмотрел в глаза хозяйки, легонько коснулся лапой её колена и лишь затем приник к еде. Видимо, этот ритуал он усвоил с раннего возраста и теперь, с его возобновлением, окончательно уверился в возвращении к нему прежней жизни.

После кофе Настя с наслаждением улеглась на диване. В забытье ей слышалось то лёгкое поскуливание, то щебетанье птиц в лесной чащобе. Она чувствовала, как стучит сердце, бьётся пульс в висках и на затылке. Внезапно проснувшись, сбросила плед, которым её прикрыла фрау Мозель, и не сразу увидела сидящего у изголовья Анчара. Он жался к дивану, смотрел на хозяйку просительно и тревожно. «Как жаль, — подумала Настя, — что собаки не умеют говорить». Неясно, неосознанно она угадывала смутное беспокойство Анчара.

Вошла фрау Мозель, принесла платье и предложила принять ванну.

Ванная комната была отделана с особым шиком и вкусом, здесь доминирующим был цвет морской волны, кафельный пол и большое зеркало усиливали ощущение пространства. Раздеваясь, Настя засмотрелась на игру света в гранях бесчисленных флаконов и флакончиков, а фрау Мозель, стоявшая в дверях, глубоко вздохнув, проговорила:

— Мой Бог! Вы прекрасны, как ангел.

Погружаясь в ванну, Настя спросила:

— Фрау Мозель, почему так тревожно смотрел на меня Анчар? Он, видно, не узнаёт во мне хозяйку?

— Да, конечно, он понимает, что вы — не она, но он принял вас и будет служить вам до конца жизни.

— Он жалобно скулил возле моего изголовья,

— Я тоже это слышала и вижу, что Анчар встревожен чем-то, но нам не дано знать, что у них творится на душе. Я щупала его нос, — он холодный, значит, пёс здоров. Потом всё прояснится.

У камина в спальне Настя сушила волосы, тут же одевалась. Фрау Мозель предложила ей платье из тёмно-вишневого бархата с глубоким декольте. Оно обнажало также плечи и руки и было очень красиво.

— Наверное, это платье любила хозяйка? — озабоченно спросила Настя,

Фрау Мозель объяснила:

— Гардероб хозяйки я, конечно, использую, но детали подбираются так, что каждый наряд имеет свой индивидуальный рисунок. У нас в замке сейчас работают два модельера, они помогают мне, и скоро будут готовы для вас несколько комплектов одежды.

Кейда успокоилась, она разглядывала себя в зеркало и радовалась наряду.

Между тем Анчар всё время находился рядом и время от времени захватывал зубами её платье и тянул куда-то. Впрочем, не сильно и не настойчиво: потянет раз-другой и смотрит на неё своими немигающими глазами,

— Ну, ну, Анчар, успокойся, мы сейчас пойдём обедать.

При слове «обедать» пёс вздрогнул, махнул хвостом и замер в ожидании. Настя поняла, что пёс чутко реагирует на это слово, но усомнилась, может ли она появиться с ним в Рыцарском зале? «Да, можно», — кивнула фрау Мозель. Настя обрадовалась и порывисто обхватила шею Анчара.

По пути в зал фрау накинула на плечи Насти белую пуховую шаль, и, склонившись к уху девушки, прошептала: «При входе в зал не кланяйтесь низко. Вы — хозяйка, баронесса, приветствуйте их сдержанно. Так здесь заведено».

Откровенная сентенция слегка задела самолюбие Насти, она и без того понимала свою роль, но где-то мелькнула и такая мысль: «Заботится, опекает, — значит, желает добра». В зал вошла, как королева, не без удивления увидела Ацера, — он сидел на своём прежнем месте и с неприличной откровенностью смотрел на Кейду. Она же, скользнув по нему взглядом, сделала вид, что не придаёт значения факту его присутствия, и на своё заглавное место сразу не пошла, а поплыла вдоль стола, наклонилась к старушке, поцеловала её в щёку и поочередно поцеловала в головки обеих девочек.

Подходя к своему креслу, встретилась взглядом с Анчаром, он сидел у правого поручня и благодарно смотрел на Кейду. Она поняла: пёс занял своё место, он воспитан и хорошо знает всё, что от него требуется.

Обед проходил в уже знакомом Насте порядке, но на этот раз без разговоров — чинно, важно, по-английски или по-немецки. Было видно, что знаки внимания, которыми перед началом обеда одарила Кейда старшую и младших из Функов, произвели сильное впечатление, и все ещё «переваривали» этот жест, мысленно определяя, куда его отнести: к желанию ли понравиться Функам или к естественному для воспитанных девушек проявлению родственной любви и почтения. Так или иначе, но жест этот всем понравился и едва ли не сразу утвердил юную красавицу в роли хозяйки замка.

Сосредоточенно ел, постукивая вилкой и ножом о дно тарелки, принарядившийся к новой встрече с Кейдой, тщательно выбритый, благоухавший Ацер. Настя на него, как и на других, не смотрела, но видела, а точнее, знала о желании Ацера нравиться ей, о его намерении выглядеть на этот раз лучше, чем прежде. Необъяснимым и никем ещё не разгаданным женским чутьём она угадала, что он уже спланировал все ходы будущего на неё наступления.

Но пёс… Он проявлял всё больше беспокойства, всё чаще хватал её за платье и едва слышно поскуливал. Видя его нетерпение, Настя поднялась и, сказав, что Анчар зовет её куда-то, пошла за собакой... Анчар сам открыл дверь, ведущую в покои баронессы, и взбежал на второй этаж.

Здесь он вошёл в дверь, которой Настя ещё не знала, устремился по узкому тёмному коридору, свернул в другой коридор, затем в третий, спустился по узенькой лестнице вниз, и тут, пройдя по лабиринту коридоров и площадок, они наконец упёрлись в стену — тёмную, холодную и сырую. Пёс успокоился, присел на задние лапы и весь превратился в ожидание.

Стена вдруг скрипнула, раздалась, откуда-то изнутри ударил свет, пошёл тёплый воздух, и запахи были приятными, сходными с лесными. Едва они вошли, пёс рванулся вперёд и радостно заскулил. А за их спиной дверь снова заскрипела, стала закрываться. Настя шагнула назад, но вспомнила; пёс! Не может же она его тут бросить. Она стала осторожно продвигаться к полуоткрытой двери, за которой скрылся Анчар. Ничего другого не оставалось, как войти вслед за ним.

На стене большой комнаты прямо перед её глазами висел ковёр, с потолка свисала бронзовая люстра. Справа у стены, на диване, обняв Анчара, лежал не старый, но и не молодой мужчина с русыми бородой и усами и синими пронзительными глазами. Голова пса была на его груди. Мужчина приветливо смотрел на Настю.

— Вы русская, я знаю это, — сказал он по-немецки, но на таком диалекте, на котором говорят швейцарцы, живущие на границе с Германией.

— Ваша шутка неуместна. Вы принимаете меня за кого-то другого.

— Вас зовут Настей, но здесь в Германии вы назвались Кейдой.

— Вы шутник... Я начинаю вас бояться.

Настя осматривала комнату. Здесь не было ни одного окна. И не было дверей, кроме той, в которую она вошла, — без замков и ручек, скорее напоминавшую плоский камень.

Хозяин комнаты поднялся, сунул ноги в валенки, прошёлся по ковру. На нём был халат из толстой зелёной ткани. В его жестах, походке, в манере говорить, чуть наклоняясь к Насте и улыбаясь сквозь пшеничные густые усы, было что-то родное, домашнее

— Вы беспокоитесь, — напрасно, — говорил незнакомец. Я — русский, ваш верный друг, зовут меня Павел Николаевич Соболев.

— Но... почему вы здесь?

— О-о... это длинная история. Умерьте своё любопытство, а пока вас прошу: держите в тайне нашу встречу и даже ночью, во сне, не проговоритесь.

— Ночью? Я ночью сплю.

— Раньше — да, раньше вы спали крепко, и сны ваши были безмятежны... А сейчас вы взволнованы, ваши нервы напряжены. Вот — слушайте.

Павел Николаевич вынул из-под подушки ручной пульт с множеством кнопок, нажал одну из них, и Кейда узнала свой голос: «Мама, мамочка!.. Ты слышишь — это я, Настя!..»

— Ну, вот, а вы говорите, я шучу. Я знаю не только то, что вы — русская, но и то, что родились вы в вятских краях.

Настя молчала и не смотрела на Павла Николаевича, боясь выдать взглядом своё замешательство. «Знает!.. Он — знает. Но мне не страшно. Мне самой это удивительно, — я его нисколечко не боюсь». Она как будто даже и не очень удивилась заточённому в башню «графу Монте-Кристо», и совсем не узником он ей показался, — не тюремная тут обстановка...

Говорил только он, она слушала.

— Думаю, что я верно оцениваю сложившуюся ситуацию. Вы сейчас пленница. Пленница обстоятельств. В замке появились вместе со старым бароном. Из этого делаю вывод: когда вы попали к нему, барон, как истинный ценитель красоты, полюбил вас и приблизил к себе.

— Барон умер.

— Я знаю. Генерал назвал вас своей племянницей, представил в таком качестве семье и умер, не раскрыв тайны? Прекрасно! Теперь надо всеми силами укреплять эту версию. И убедить в ней и Ацера, и молодого Функа... если он вернётся с фронта. Мы хорошенько надо всем подумаем. Вы так молоды и прекрасны. Я очень за вас боюсь. Красота — ваша сила, ваша власть, но она же и костёр, в котором вы можете сгореть. Был бы здесь молодой Функ... Но его нет, и вы лишены защиты от Ацера.

— Ацер вам неприятен?

— Не то слово! Он наш враг.

— Функи тоже враги.

— Функи — да, тоже, но и враги бывают разные. Не стану ничего скрывать, — скажу вам, почему я здесь. Я физик, работал в Харькове, в институте, мы ближе всех подошли к созданию страшного оружия — атомной бомбы. Потому-то я и оказался в Хаузлинде. Но здесь, как я понял, идёт борьба двух партий: нацистов и масонов, которые сейчас все как один работают на Америку. Ацер хотел тайно переправить меня в Штаты, но Вильгельм Функ выкрал меня и поместил сюда. Хотел переправить в Берлин, но там теперь не до меня, и молодой барон решил, что я буду ему полезен и в роли заложника. Придут русские, и он, передавая им меня, скажет: я сохранил вам учёного, вы же оставьте меня в покое. Я так думаю.

Настя старалась оставаться спокойной.

— Что я должна делать?

— Молчать! Прежде всего молчать. Держите в строгой тайне наши встречи. И не ссорьтесь с Ацером. Он — хозяин Хаузлинда, это лагерь в горе, — мини-лагерь, совсем небольшой. Туда со всех других немецких лагерей свозят учёных, изобретателей — особенно, физиков и радиотехников. Обо мне знает сам Гитлер. Но именно поэтому меня и выкрал у Ацера молодой Функ. О-о... Это длинная история!

— Но какой же вы заложник? Вы, как я думаю, можете выходить отсюда?

— Пожалуйста! Хоть на все четыре стороны, Но я и сам отсюда никуда не пойду. Лучше остаться в Германии, чем попасть в Америку.

— Почему? Ведь Америка — наш союзник.

— Сегодня— да, но завтра... Америка запрёт меня под замок на всю жизнь, а я хочу домой. Ох, девка! Не знаю я, как ты сюда попала, но вижу ты наша, русская и очень хорошая.

— Верьте мне, а я вас не подведу. А сейчас позвольте уйти, меня ждёт Ацер.

Павел Николаевич взял её за руку и повёл к выходу.

Около часа пробыла Настя у Павла Николаевича. И, выйдя на свет, на солнце, обрадовалась, — и тому, что вышла без осложнений и, главное, тому, что встретилась с русским, родным, близким человеком. Выбежав из замка, увидела перед главным входом, возле розовой клумбы, Ацера и фрау Мозель. На их лицах были изумление и испуг. «Где вы пропадали?» — качнулась к ней фрау. Кейда взяла её за руки, с улыбкой, спокойно, так, будто ничего не случилось, обратилась к Ацеру:

— Кажется, с нынешнего дня мы работаем?

— Это так, — согласился Ацер. — И прошу учесть — дисциплина у нас строгая.

— Службиста из меня не получится.

— В таком случае очень скоро нам придётся расстаться.

— Тужить не стану. Напишу фюреру, попрошусь на фронт.

Фрау Мозель захлопала накрашенными ресницами, а Ацер с ужасом вспомнил, что кавалеры Рыцарского креста имеют право обращаться прямо к фюреру. В прежние времена им позволялось сидеть в присутствии короля, такой порядок был заведён со времён Германариха, жившего ещё в дохристианское время. Ацер похолодел при мысли, что связался со «штучкой», близкой самому фюреру.

— В домик Рюгеля! — приказал он шофёру.

По дороге полковник что-то говорил про домик Рюгеля, но Кейда слушала рассеянно. Делала вид, что её не очень интересуют предстоящие дела. Повернулась к окну, смотрела на бежавшие навстречу холмы.

После посещения Павла Николаевича у неё сложился план внешнего рисунка поведения. «Казаться улыбчивым и простым — самое высшее в мире искусство», — вспомнила она строки из стихотворения Есенина. Вот и она... в обращении с Ацером будет простой и улыбчивой, немножко дурочкой, немножко кокеткой.

Анчар сидел рядом, она обхватила его шею, прижимала к груди. Пёс испытывал блаженство и готов был жизнь положить за это вдруг вернувшееся к нему счастье. Фрау Мозель, провожая Кейду до машины, шепнула на ухо:

— С Анчаром не расставайтесь. Он обучен защищать хозяйку. Стоит только приказать: «Анчар, бери!»

Тепло и покойно было Кейде возле Анчара. Она гладила его лоб, шею. В памяти снова всплыл всадник с курчавой, как у негра, головой. «Почему Мишин-Винт? Здесь, в глубине Германии?.. Не с неба же он свалился! Спокойно, спокойно. Когда я начну работать, многое разъяснится. Не надо показывать своей тревоги. Вот и сейчас. Сижу молча, надулась как мышь на крупу. Что подумает Ацер?»

И она весело обратилась к полковнику:

— Вас сегодня не узнать. Сидите как на поминках.

— На поминках? — оживился Ацер. У нас, немцев, молчат до первой рюмки. Потом вдруг, как по команде, начинают говорить. И даже смеются.

— У нас, немцев, тоже.

— Вы немка, да не совсем. Я знаю ваших родителей, вы жили на краю Германии, почти в Швейцарии. Берлинцы таких называют auberste — «крайние». У вас и речь auberste. И вся вы крайняя.

Ацер, не поворачиваясь, смеялся. Кейда вновь забеспокоилась, — невежлив Ацер. Может, кудрявый действительно Винт? И сотрудничает с Ацером?

Ацер вдруг стал серьёзным. Заговорил другим тоном.

— Всё думаю... О вас, фрейлейн Кейда. О вас.

— Что же вы думаете?

— Вы не подозреваете, с какой стороны крадётся к вам беда. Я тоже не подозревал, да вот...

— Не надо пугать меня. Я хотя и кавалер Рыцарского креста, но нервы и у меня есть.

— На ваш крест вся надежда. А так-то... замели бы вас давно.

— Да куда же? Говорите скорее.

— На случной пункт, — есть теперь у нас такие. Фюрер учредил их по всей Германии, чтобы фрау и фрейлейн наши милые не скучали. Явитесь вы туда, а там молодец двухметрового роста, косая сажень в плечах, — ариец чистопородный, без примеси, примет вас в объятья...

— Умерьте своё красноречие, герр полковник. Слышала я про такие гаремы, да, слава Богу, не про меня они. Для вдов они и для желающих. А вот вам, толкующему произвольно указ фюрера, могу заметить: с огнём играете. Девиц незамужних и жён фронтовиков фюрер бережёт. Так что обо мне можете не беспокоиться.

Свернули на дорогу, в начале которой ей вчера встретился двойник Мишина-Винта. Жирные каштаны росли по обочинам, а на холмах и взгорках густо зеленели семейства ореховых деревьев. Гирлянды зелёных шариков искрились на солнце матовым серебром, суля обильный урожай диких, но весьма ценных плодов.

Поднимались в гору. Деревья стояли тут реже, и всё чаще встречались заросли кустарника. Впереди слева блеснула полоска воды, но тут же стала удаляться; машина влетела в лес, и деревья плотной стеной обступили дорогу.

Неожиданно возникла аллея тополей, и в конце её показался жёлтый дом — строго очерченный прямоугольник с крохотными оконцами по второму этажу. Первый этаж был скрыт глухим бетонным и тоже жёлтым забором. Подъезжая к воротам, Кейда увидела острые зубья поверх забора и пропущенную через них густую сеть проводов. «Электричество! — подумала она, — Отсюда не убежишь».

Ворота открылись и закрылись, — кажется, без помощи человека, — и машина остановилась у входа в дом. Ацер вышел первым и в строгой надменной позе ожидал Кейду. Она вышла не торопясь и стараясь не удивляться ни дому, ни зловеще царящему тут безлюдью. Её насторожило, что Ацер так демонстративно пренебрёг этикетом, не помог ей выйти из машины, но вида не подала.

Прошли в дальнюю комнату на первом этаже. Это было просторное помещение с ковром на полу и нехитрой, но дорогой мебелью. По углам комнаты стояли кресла, а посредине — тяжёлый, с массивными ножками, квадратный стол с приставленными к нему стульями с высокими спинками.

Не подозревала, не чаяла Настя, что именно здесь ей предстоит самое трудное испытание, и не когда-нибудь, а немедленно.

Она не успела ещё опуститься в кресло в углу у окна, как в комнате появился кудрявый двойник особиста. Выбросив вперёд руку и щёлкнув каблуками, он приветствовал полковника, тут же повернулся к Кейде и смиренно наклонил голову. «Нет, не он!» — мелькнула у неё мысль, и Настя сухо, чуть заметно кивнула. А он сверлил её огнём чёрных выпуклых и каких-то не совсем человеческих глаз. Углы губ его подрагивали, он, казалось, давал ей понять: «Я тебя узнал и нечего разыгрывать из себя дурочку». «Он!.. — наконец поняла Настя. — но как он тут очутился? И с какой целью?»

Настя хотела с ним заговорить и уже приготовила фразу: «Мы с вами встречались, — не правда ли?» Но тут случилось совсем невероятное: в дверь постучали, и в комнату вошёл второй двойник — на этот раз совершенная копия старшего лейтенанта Пряхина. Сделал два-три шага вперёд, вежливо, но сдержанно поздоровался с полковником, с особистом. Повернулся к Насте: «Guten tag, фрейлейн!..»

«Пряхин!..» Кого угодно она могла забыть, не узнать, перепутать, но человека, каждая чёрточка которого была ей до боли знакома...

Несколько мгновений она была близка к обмороку: перед глазами всё окружающее плыло, теряло очертания, казалось, сердце вот-вот остановится. Отвернулась к окну, провела ладонью по голове Анчара. Пёс почувствовал неладное, глухо, сдержанно гавкнул. «Спокойно, спокойно, — стучало в висках Насти. — Никого ты не знаешь, ничего не случилось». Усилием воли сосредоточила всё внимание на уныло-жёлтом заборе перед окном, на острых пиках, обвитых проволокой... Повторяла: «Ты сильная, смелая, — тебе небеса посылают испытание».

Анчар тянул к ней морду, поскуливал, он, наверное, слышал бурю в душе хозяйки, рвался на помощь.

И Настя набрала полную грудь воздуха, повернулась лицом к собравшимся, глядя прежде всего на Пряхина. Взгляд её был спокойный, надменный.

По выражению лица Владимира, по глазам, по каждому малейшему движению пыталась она понять, что происходит в его душе, как он воспринимает своё новое положение?

И — ничего не узнала, не поняла. Вот только глаза, — они при совершенном равнодушии, изображённом на лице, искрились светом радости и привета, излучали силу и уверенность, — казалось, ещё мгновение, — и они воспламенят так хорошо знакомую дорогую улыбку.

Но нет, улыбки не было. Пряхин отвернулся от неё и прошёл к столу, где, как равный, опустился в кресло.

«Итак, — размышляла Настя, — начальник особого отдела их полка капитан Мишин-Винт и Володя — её Володя, старший лейтенант, командир огневого взвода, — они здесь, рядом с ней. Они каким-то образом узнали её маршрут, приехали выручать, но — полковник... И этот сверхсекретный лагерь...

Вопросы, вопросы... Многое пока было не ясно. И ладно. Пусть так. Важно, чтобы она себя не выдала.

Настя оправилась после первых шоковых минут и теперь пыталась понять, что от неё хотят.

— Фрейлейн Кейда, — обратился к ней Ацер, — переведите мой вопрос вот этому молодому человеку, — он кивнул на Пряхина: «Что у вас нового?»

Кейда перевела и ждала ответа, но Пряхин не торопился. Он склонил на грудь голову, собирался с мыслями. Настя только сейчас разглядела его наряд и задумалась: что бы он значил? На Владимире был широкий, с чужого плеча костюм из тонкой чёрной шерсти, — или, скорее, пижама. Белый, хорошо разглаженный воротник рубашки лежал поверх костюма. На ногах сандалии, вроде тапочек. А на челе — покой и сытость. Ни тени страданий.

Пряхин ответил по-русски:

— Поближе сошёлся с дюжиной колонистов: все работали в оборонке, имеют патенты и здесь продолжают свои поиски.

— Пишут, чертят? — спрашивал Ацер.

— И пишут, и чертят, и много считают на логарифмической линейке. Но чертежи не показывают и хранят их под матрацами. Называют товарищей, которые томятся в первом блоке. Говорят, они — нужные учёные.

— Фамилии запомнили?

— Да, могу написать список.

Настя вздрогнула, она не верила собственным ушам... Снова почувствовала себя плохо, голова кружилась.

— Пожалуй, я выйду, погуляю, — поднялась она.

Вид у неё был решительный, властный. Особист вытянул шею, готов был прикрикнуть на неё, но Настя смерила его презрительным взглядом и, не дожидаясь ответа, направилась к двери. Ацер её не удерживал. Пропустив вперёд Анчара, она вышла. В коридоре было просторно, светло, к дальней закрытой двери вела ковровая дорожка. Придерживая за ошейник пса, она, не размышляя, двинулась к двери. И пёс рвался вперёд, он, кажется, и тут бывал, и здесь готов был всё показывать хозяйке.

Настя услышала голоса, смех и даже песню — знакомую и любимую:

Расцветали яблони и груши

Поплыли туманы над рекой...

Открыв дверь, она очутилась в большой комнате с чертёжными столами. Пели четвёро молодых мужчин в таких же как у Владимира костюмах.

— Братцы, хозяйка! — проговорил один.

— Баронская дочь! — возразил другой.

А Настя обрадовалась: «Наши, русские!..»

Все повернулись к ней, поклонились.

— Добрый день! — приветствовала их Настя, — Меня зовут Кейда. Я — племянница барона Функа.

Мужики обрадовались, вразнобой заговорили. Видно было, — они уважали Функов, и, наверное, знали баронессу. Это, виляя хвостом и дружелюбно обнюхивая каждого, подтверждал и Анчар.

— Вы очень красивы, фрейлейн. Спасибо, что к нам зашли! Меня зовут Степан Мухин.

Говорил ближе других стоявший к ней высокий блондин лет тридцати. Он, хотя и плохо, говорил по-немецки.

Настя машинально подалась к нему, улыбнулась, но внезапно почувствовала слабость в ногах, стала оседать на пол. Мухин подхватил её и, поддерживая за спину, осторожно посадил на табурет у кульмана. Кто-то принялся растирать ей виски. И Настя в полузабытьи внятно проговорила по-русски; «Господи, что это со мной. Простите...»

И вздрогнула, пружинно поднялась на нога.

— Я, кажется, забылась.

— Успокойтесь. Мы все тут ваши друзья, — тихо говорил ей по-русски Степан Мухин, — Не тревожьтесь.

Он оглядел товарищей: все они согласно кивали.

Настя смущенно улыбнулась.

— А тот... который у полковника?

— Пряхин?.. Он у нас недавно, Но и он свой, надёжный.

— Откуда знаете? Он же недавно...

— Знаем, знаем! — раздалось на разные голоса. — Наш парень — знаем!..

— Какие вы хорошие, родные. Удачи вам... А мне надо идти.

Говорила сердечным ласковым тоном, но по-немецки.

В другом конце коридора её ждали Ацер и особист. Пряхина с ними не было.

«Что они скажут? Как воспримут мой визит к русским инженерам? — размышляла она, мягко ступая по ковровой дорожке и держа за ошейник Анчара, — Интересно... Новые и совершенно непонятные странности: встречают приветливо и — никаких вопросов, даже не спрашивают, что я там увидела, а Владимира нет. Куда же он девался?»

— Шофёр доставит вас в замок, — сказал Ацер и, открыв дверь блока, дал знак часовому: «Пропустить!»

На улице капитан тронул Настю за локоть, — она отстранилась и посмотрела на Мишина с изумлением. Но Мишин на одесский манер сказал по-русски:

— Не надо делать большие глаза. Вы — сержант Абросимова, и то, что вы тут, я знаю давно, ещё с той поры, когда вы приехали с генералом. А о том, что вы с ним, — доложил Пряхин. А? Всё ясно как божий день.

— Мне доставляет удовольствие слушать ваши сказки.

— Я Мишин-Винт, вы же не ослепли, — капитан Мишин-Винт, ваш начальник. Должны помнить и о том, что судьба вашего отца в моих руках... Слушайте инструкцию и в точности её выполняйте. Здесь лагерь для наших русских изобретателей и учёных. Немцы ищут физиков, делавших атомную бомбу, инженеров-ракетчиков. Я привёз вам Пряхина. Ацер думает, что Пряхин работает на него, но старший лейтенант выполняет мои поручения.

— Но какая связь между вами и Ацером? — спросила Настя.

— Ну, этого ни вам, ни Пряхину знать не обязательно. Ваше дело — связь с Пряхиным, через него информация пойдёт к нам.

Всю эту тираду капитан выпалил скороговоркой, он явно нервничал, голос его дрожал, глаза бегали.

— Мне кажется, — заговорила Настя, — вы нездоровы.

— Я здоров, здоров, чёрт подери! А ты не ломай дурочку. Стоит мне дать знак, и Ацер пустит тебя на распыл.

— Хорошо, хорошо, — подняла Настя руки. — Не надо давать знаков, я не хочу идти на распыл.

— Вам всё ясно?

— Да, конечно.

Она села в машину.

Подъезжая к дому, Настя подумала: «Хорошо, что обед прошёл без меня». Минуя Рыцарский зал, из которого доносились звуки рояля, она прошла к себе. Неожиданно, точно волшебная фея, возникла фрау Мозель. Одета кокетливо, по-молодёжному — короткий, суженый в талии жакет подчеркивал стройную фигуру. Юбка тоже была короткой, и Кейда впервые разглядела её ноги, — крепкие, стройные.

— Вы сегодня новая и — молодая, — сказала Настя. Фрау кивала головой, смущённо улыбалась, она не видела, не замечала волнений, перенесённых Кейдой, была занята чем-то своим, что сильно её будоражило.

— Что с вами, уж не случилось ли чего?

— Случилось, — призналась фрау. — Могло произойти ужасное, но, к счастью, обошлось. Я так рада, так счастлива!

Она оглянулась на дверь.

— Была на случном пункте. Только вошла, а ко мне с распростёртыми руками... рыжий, противный... «А-а... — говори! Явилась хозяйка баронского замка! Ну-ка, ну-ка, посмотрим, на что ты способна!» А я ему под нос справку от врача: «Не нужна мне ваша любовь, я уже три месяца беременна». Он прочёл и оттолкнул меня: «Иди ко всем чертям. Эй, вы там!.. Кто помоложе!» А в списке против моей фамилии поставили крестик, — дескать, всё в порядке, своё получила.

Настя смущённо слушала её излияния, но мало думала о фрау и о других женщинах Германии. Они тут знают, кого любить, кого и когда рожать.

— Мне повезло! — продолжала фрау. — Ребёнок у меня будет от любимого человека, а не от того рыжего козла. О-о!.. Если бы вы видели его волосатые ручищи!

— Я прилягу на диване, а вы принесите плед и укройте меня, — попросила она, не желая больше продолжать неприятный разговор.

Ей хотелось забыться, заснуть, но сон не шёл к ней, и она лежала с воспалёнными глазами, стараясь осмыслить последние события и найти для себя линию поведения, единственно правильную в этих обстоятельствах.

Но едва она задремала, как ей стало сниться: в Рыцарский зал во время обеда вошли два эсэсовца, и один из них, указав на Настю, произнёс трубным басом: «Вот она, сержант Абросимова, хватайте её!» — «Я не пойду», — замотала головой Настя. Эсэсовцы громко закричали, — на этот раз противными визгливыми голосами: «Она — русская, слышите, — русская!..»

Анчар, лежавший на ковре у её изголовья, поднялся, — он, как всегда, слышал не только звуки, но и волнение души хозяйки. Он ткнулся носом в её руки, и Настя обхватила его голову, прижала к себе. Она сидела на диване, вновь переполненная тревожными мыслями. Все знали, как в Германии исполнялись приказы фюрера — без рассуждений, со слепым фанатизмом. Сейчас Гитлер бросил клич: «Германии нужны солдаты! Женщины, рожайте!», и на случных пунктах уже «выравнивалась» немецкая раса, зачинались чистые нордические арийцы.

На роль «козлов»-производителей отбирались рослые здоровые парни в возрасте от двадцати до тридцати лет. Их кормили мясом, баловали шоколадом, вдоволь ублажали фруктами и овощами. Каждый из них принимал от четырёх до шести женщин в день. Акция эта не рекламировалась, но с немецкой пунктуальностью проводилась во многих землях Германии.

После ужина Настя вышла из зала и сразу же, пустив вперёд Анчара, почти бегом устремилась в подземелье к Соболеву. У самого входа она придержала шаг, успокоилась и в открывшийся проём входила не спеша, стараясь не выказать волнения.

Павел Николаевич встретил её словами:

— Я знаю, что вас тревожит угроза случного пункта. Если она надвинется, укроетесь у меня и будете жить до тех пор, пока фрау Мозель не отведёт беду. Но прошу запомнить один мой совет: никогда и никому, даже фрау Мозель, не признавайтесь, что вы — Настя Абросимова. Оставайтесь для всех Кейдой Функ, племянницей старого барона.

На столе дымилась сковорода с жареным картофелем, — пахло свиным салом, луком и томатным соусом.

— Вот ужин. Милости прошу.

Настя только что ужинала, но ей страсть как захотелось разделить трапезу с Павлом Николаевичем, посидеть за небольшим столом под лампой с розовато-бежевым абажуром. Павел Николаевич вынес из кухни железную миску с большим куском мяса и поставил её на пол, к ней без суеты, с достоинством направился пёс.

— Откуда у вас продукты? — я всё думаю об этом. И не нужна ли моя помощь?

Павел Николаевич улыбнулся. И посмотрел на дальний затемнённый угол, противоположный тому, где находился вход для Насти. И точно откликаясь на взгляд хозяина, там послышались глухие звуки. Плавно отодвинулся камень-дверь, и в проёме показалась нарядная фрау Мозель. Она впорхнула бабочкой в комнату, обхватила Павла Николаевича за шею и поцеловала.

«...ребёнок у меня будет от любимого человека...» — вспомнила Настя.

Она поднялась из-за стола, обняла фрау Мозель.

— Я рада, я очень рада... Мы все тут свои, близкие люди!

Вдруг, в одно мгновение она ощутила себя в полной безопасности. Она, конечно, всё поняла: капитан Соболев живёт тут два года, его берегут, хорошо кормят, ему создали условия для работы. Заботу о нём поручили фрау Мозель. Дальнейшее произошло само собой.

— Я бы хотел сегодня много говорить, ты дашь мне такую возможность? — обратился Соболев к фрау Мозель. Он показал на книжный шкаф, где на двух полках в кажущемся беспорядке было навалено множество приборов, лент, катушек, проводов.

Вот она, моя механика, позволяет мне слышать все тайные беседы Ацера со своими друзьями. Ацер Функ — родственник Функов, но он же и их смертельный враг. Он член Нью-Йоркской ложи масонов, — она поставила перед ним задачу: учредить её филиал здесь, в нашем замке.

— А мы?.. А нас? — удивилась фрау Мозель.

— Вас — извести, под корень. Для этого он послал на фронт своего человека — в часть, где служит молодой барон. В удобный момент Вильгельма настигнет шальная пуля, и тогда Ацер вступит в наследство замком. Но теперь вот... Появилась Кейда.

— Ацеру доверяет Гитлер! — воскликнула Кейда.

— У Ацера везде свои люди — и в штабе вермахта, и даже под боком у фюрера, в его канцелярии. Ему будто бы помогает сама Ева Браун. Он как-то проговорился: «Всюду найдётся четвертушка или хотя бы восьмушка, а они — мои братья и помощники».

— Во время одной пирушки Ацер рассказывал, что будто бы на солнце, в самом пекле, живут мельчайшие организмы. «Так и наши люди, — сказал затем барон, — они есть везде. Они окружают Сталина, Рузвельта и Черчилля, они стоят за спинами всех монархов мира. Они живут даже в таких агрессивных средах, какими являются франкистский режим и тайная канцелярия дуче. Мне стоит только свистнуть...»

Павел Николаевич не стал расшифровывать свою тираду, а Настя мало что поняла из сказанного. Однако про себя решила: «Успею, пойму, а пока возьму за правило: молчать и слушать, слушать и молчать».

Но мучительно волновавший её вопрос всё-таки задала:

— Гости из России... Их, кажется, двое, они появились недавно...

— В России кишат масоны. Будьте осторожны и старайтесь понять их планы. Вот пока всё, а теперь будем обедать.

Похрустывал на зубах жареный картофель, аппетитно манили солёные грибки, салат из капусты с огурцами и помидорами, со свежей сметаной. Настя болтала о пустяках, но не могла приглушить в себе тайную тревогу за Владимира. Смутное недоброе предчувствие поселилось в душе. Поначалу она хотела поделиться им с Павлом Николаевичем, но, видя своих собеседников воркующими, занятыми друг другом, закрылась, спряталась.

«Выдаст он меня своей возлюбленной или нет?» — думала Настя, оглядывая помещение и находя везде следы технической деятельности и мужского беспорядка. За небольшой аркой было другое помещение, в проёме шторы таинственно мерцал красный свет. Настя знала: там — мастерская, приборы для опытов русского физика.

Она смотрела на Павла Николаевича и фрау Мозель, похваливала еду. И с грустью думала о том, что Павел Николаевич уже не так ей близок, как вчера. Он стал как бы собственностью фрау Мозель, а женщина эта, хотя и тянулась всей душой к Кейде, всё-таки была немкой.

— А теперь я хочу поблагодарить вас. Поеду кататься на лошади.

Настя решительно встала. Поднялся и её верный друг и телохранитель Анчар.

Хозяева не стали её удерживать.

Курт Бехер обрадовался Кейде.

— О-о! Фрейлейн любит верховую езду, — это хорошо, наша Луиза не человек, а лошадь, но и она любит прогулки каждый день.

Отставной лейтенант в форме боевого офицера, весь в ремнях и с двумя орденами, выглядел парадно. Он был молод, к шрамам на лице привык и не считал свои мужские достоинства уязвлёнными. Молодая красивая хозяйка взбадривала его кровь, и он теперь ждал её с нетерпением.

Бехер вывел из конюшни Луизу, и та, завидев хозяйку, грациозно изогнула шею, зафыркала, затрепетала ноздрями. Бехер незаметно сунул Кейде пирожок, и та скормила его лошади.

Радостно волновался и Анчар.

Оба эти великолепные существа безоговорочно признали Настю хозяйкой и стали ей верными друзьями.

В отличном настроении она выехала на поляну, затем углубилась в лес, и скоро ей открылась часть Боденского озера, на противоположном берегу которого в ясную погоду хорошо был виден небольшой городок Мерсбург.

Августовский день клонился к вечеру, жара спадала. От озера мягко поднимались потоки накопленного за день тепла. Хотелось искупаться и хоть немного полежать под лучами неяркого солнца. И Настя подъехала к озеру. Нашла полянку для Луизы и Анчара, сложила в кустах одежду и, приказав Анчару охранять, вошла в воду. В стороне, за деревьями, раздавался плеск воды и женский смех. Примерно в ста метрах от неё купались четыре женщины и мужчина. Три подружки плескались, а четвёртая бегала за мужчиной, ловила его, висла на спине. «Так откровенно забавляются... — подумала Настя. — Видимо, муж и жена».