Похищение столицы

Чаще всего банкиры стараются и вовсе не заметить моей шалости. Боятся огласки. Ведь если финансовый мир узнает, что из банка улетучиваются миллионы, кто же будет с ним иметь дело? Но и малая сумма мне даётся нелегко. Порой я неделями выслеживаю добычу, как охотник на волка, сижу в засаде и лишь потом щёлкаю своим компьютером. И компьютер-то у меня необычный, не тот, который стоит в вашем кабинете. Я работаю в лабораторных условиях, где установлена сложная система механизмов. Такая система есть на Московском радиоэлектронном заводе, где я буду работать. Вот это всё вы должны знать и не питать особых иллюзий. Может, и вообще статься, что дела мои не заладятся, и я буду вынужден продолжать свои теоретические изыскания.

— Тем более, тем более... Вам не нужно много начальников. Один, два — и хватит. Пусть буду я, ну, ещё Трофимов, и три-четыре человека, которые должны нас поддерживать. Без них мы слабы, нас сожрут волки, которые там, в министерствах, в Кремле. А вас запрут на пустынной даче в подмосковном лесу, оборудуют там лабораторию и заставят работать.

— Я уже сказал! — возвысил голос Грех. — Начальники мне не нужны.

— Хорошо, хорошо! — поднялся из-за стола Старрок. — Вы не любите этого слова — начальник, я тоже его не люблю. Но вы скажите: можно так жить, чтоб уж не иметь себе ни одного начальника?.. Я вам скажу, и вы мне поверьте: можно жить без хлеба, можно жить без тёплой одежды, но без начальника?.. Я реалист. Я уже много в жизни жил. И ещё недавно получал сто сорок рублей в месяц. Обходился без всего, но начальник у меня всегда был.

— Итак, моё условие, — поднялся Грех. — Вас лично я принимаю за начальника, а вы уж там смотрите, кто вам нужен, а кто не нужен. Но так, чтобы я вас не видел, и вы меня не видели. И никакой охраны! Ко мне можете присылать только майора Катю. И звоните мне в любое время. Я вам тоже буду звонить — каждый день! Дадите мне свои счета в российских и зарубежных банках и счета нужных вам людей — я для них постараюсь. Но, повторяю, сказки о миллионах выбросьте из головы. Это бредни Кахарского и Фихштейна. Я могу кое-что прибавить к вашей зарплате, но — миллионы!.. Этого в голову не забирайте.

Генерал Старрок напрягал своё внимание, кивал головой, — было видно, что он, действительно, всё понимал, но в то же время глаза его слипались и он едва держал свою тяжёлую кудлатую голову над столом. Грех тоже хотел спать. Пошёл в туалетную комнату, а когда вернулся, Старрок, хлебнувший большую дозу снотворного, мертвецки спал. Грех походил по кабинету, потрогал окно, без труда растворил обе рамы: аромат сада, леса и тёплой июньской ночи живительно пахнул на него. Снаружи рядом с окном белела водосточная труба. Потрогал ее — крепкая. И тут же пришло решение: бежать!

Подсел к столу и на листке написал:

«Не ищите меня. Принимаю ваши условия. Я вам позвоню. И мне звоните в любое время — даже и ночью. Грех».

И через минуту он уже был на земле.

А женщины всё это время пили кофе и много о чём ещё говорили. Катя уже знала, что гость будет спать в кабинете на диване возле окна, на которое она всё время смотрела.

Лида предложила подруге идти с ней в её спальню, но Катя сказала, что останется в кухне и будет наблюдать за окном. И ещё спросила: крепко ли будет спать генерал и можно ли ночью, не разбудив его, зайти к ним в кабинет.

— Старик после моих капель спит как убитый. Его даже трясут за плечи, а он мычит и не встаёт.

Катя отослала Лиду к себе, а сама осталась у окна. У неё созрел план: глубокой ночью, когда будет спать и охрана, пробраться в кабинет и разбудить хакера. Она была уверена, что и он не хочет оставаться в плену у генерала и примет её предложение бежать с ней на дачу Трофимыча или на квартиру.

Часы пробили час, а потом и два — и Катя уж поднялась, чтобы идти в кабинет к генералу. Но как раз в этот момент окно кабинета распахнулось, и в свете лунной ночи показался силуэт хакера. По водосточной трубе он стал спускаться вниз. Катя метнулась в спальню Лиды. Схватила там две простыни и на ходу завязала их в тугой узел. Выждала, когда спустится волосатый. А он, спустившись, неспешно пошёл к забору. Набросил на острые пики какую-ту тряпку, перелез через него. И Катя в тот же момент, как кошка, слетела со второго этажа, подбежала к забору и перемахнула его в том же месте. Благо, что на пиках висела не тряпка, а подушка, предусмотрительно захваченная хакером.

За забором дачи начинался густой кустарник, и Катя видела, как Грех, точно медведь от погони, удалялся в глубь леса. Катя устремилась за ним. И бежала во всю прыть — так, что расстояние между ними быстро сокращалось. Они уже были далеко от дачи, когда она окликнула хакера. В ответ послышалось:

— Кто это?

— Это я, майор Катя. Не бойтесь меня. Я хочу вам помочь.

— Ну, подходите. Только знайте: я вооружён и со мной шутки плохи.

Катя подходила ближе. Говорила:

— Сбежала от Старрока. Он крепко спит. Лида подсыпала ему снотворного.

— Зачем?

— Ночью он должен был вызвать людей, чтобы доставить вас в Москву. Я ей сказала: пусть он спит, как мёртвый.

— Вы майор милиции, у вас есть служебные обязанности.

Катя подала хакеру руку:

— Отсюда надо убежать подальше. За нами могут послать людей.

— Но куда бежать? Я здесь не ориентируюсь.

— Я тоже. Знаю только, что в северной стороне от дачи есть шоссе, кажется, Ярославское. А если по этому шоссе поехать дальше к Сергиеву Посаду — там дача писателя, которого я знаю. Надеюсь, он нас примет как своих.

Они бежали минут двадцать; Катя спортсменка, ей нипочем была эта пробежка. Заметила, что и спутник её бежит легко и дышит ровно. Скоро они сквозь деревья увидели мелькающие огни: шоссе! Катя остановилась, присела на ствол поваленной берёзы. Потянула за руку спутника:

— Садитесь. Я буду звонить.

Из сумочки, висевшей у неё на плечах, вынула сотовый телефон, позвонила:

— Лида! Я тебя разбудила? Прости, но мне нужно знать: нет ли там в доме и во дворе какого движения? Загляни в кабинет к Старроку, а потом пройди в большую комнату: оттуда из окна виден главный вход и будка для охранников. Всё ли там спокойно?

Через пару минут телефон в руке Екатерины заверещал:

— Всё спокойно. Охранники дрыхнут без задних ног. А Старик до одиннадцати будет спать. Я уж знаю.

— Хорошо, но ты закрой большую комнату на все замки и ключи держи под подушкой. В случае какой суматохи позвони мне.

Катя снова набрала номер, и голос её зазвенел властно:

— Артур! Поднимайся и немедленно выезжай к деду. Я через час буду у него.

Спрятала телефон в сумку, повернулась к спутнику:

— Вы теперь меня не боитесь?

— Растолкуйте мне: что происходит в вашей милиции? Почему вы враждуете со Старроком?

Катя ответила не сразу. И ответила вопросом:

— Вы долго жили в Америке? И почему вы туда уехали?

— Я жил там три года. Нас, группу учёных-ракетчиков, гайдаровский министр послал в служебную командировку для оказания помощи американцам в каких-то космических делах. Институт наш закрыли, уникальное оборудование распродали, а мы оказались за бортом. Я в то время руководил лабораторией, был уже доктором наук и успешно налаживал особо важный проект. Полгода не получал зарплаты, родители страдали от безденежья, — я, конечно, принял приглашение, а там меня засадили за секретную программу по компьютерным операциям.

Американцы — ушлый народ, они умеют смотреть далеко вперёд; налаживали космические войны, а для этого им надо двинуть компьютерные дела. Вот я и двигал их, но главные секреты своих открытий оставлял у себя, припрятывал для России. Ну, если рассказывать все подробности — долгая история! Дружки мои Кахарский и Фихштейн кое-что прознали о моих достижениях и стали уговаривать меня работать с ними. Достали нужные документы, организовали побег из Америки. Они скоро и сами приедут в Россию. Говорят, что сейчас здесь у нас создаются для них ещё лучшие условия, чем в Америке. Там у них схвачена не вся полиция, а здесь, говорят, и милиция у них в кармане. Ну, вот я и здесь. Едва сошёл с самолёта, попал в объятия к Старроку. Говорю вам, а сам думаю: «А зачем я ей всё это рассказываю?.. Она — человек Старрока и завтра же все ему передаст».

Он замолчал и склонил над коленями свою тяжёлую, густо заросшую льняными волосами голову. С северо-запада на лес надвинулась туча, и ночь помрачнела до чернильной темноты. Спутники уж и не видели друг друга, а лишь угадывали силуэты.

— Темень-то какая, а?.. Хоть глаз коли. Поди ведь страшно вам?

— Нет, нисколечко.

— Ой ли! Так я вам и поверил. Я ведь для вас совсем незнакомый человек. А, может, и не человек вовсе, а чудовище. Недаром же зарос весь, как обезьяна.

— Не застращаете. Не боюсь я вас.

— Ишь, слово какое: не застращаете. Откуда знаете? Чай в деревне жили.

— Нет, не жила в деревне. Читала много.

— Так совсем меня не боитесь? Вдруг насильник какой. Или убийца?

— А вам не стыдно... пугать меня?..

— Стыдно. Не буду больше. Не буду. Простите. Вот такой я — пустой и глупый, как барабан. И зря вы со своим Старроком в меня вцепились. Теперь-то уж, видите, наверное, что никакой я не гений. И уж, конечно, не компьютерный волшебник. Кое-чего смыслю в них, в этих маленьких машинках. Но кое-что — и только. А вы тут чёрт-те чего забрали в голову. Вот оставлю вас с носом — будете знать. Нашли кому поверить: Сене Фихштейну да Мише Кахарскому. Это они Старроку всё наплели. Кахарский и Фихштейн.

Да это и не люди совсем — жульё мелкое. Не работают нигде и ни к чему не способны. Живут на стипендию Льва Толстого — чудака нашего, русского. Я бы о нём сказал: с придурью был старик, да нельзя, Толстой ведь! О нём Ленин вон как написал: «Зеркало русской революции». А какое же это зеркало, если он в революции главного действующего лица не увидел — еврея. И во всех своих романах и рассказах еврея в упор не замечал. Выходит, слеп он был, или глуп, или бесчестен.

— Толстой-то в своё время самым умным писателем на планете числился.

— Именно, числился. В наше время и Солженицына многие таковым числят. А в Америке его мерзавцем называют, потому как Родину свою и народ русский грязью мажет. Толстой не мазал, но зато евреев любил. И женат был на еврейке. А однажды письмо в защиту евреев написал. Но тут же опомнился и помчался на лошади в Тулу на почту. Там письмо-то ещё не успели отправить, так он и забрал его. Вон ведь какую глупость чуть не отмочил! Глупый он человек, хотя и очень умный.

— Как же это так: глупый и умный одновременно?

— А это бывает — и частенько. В народе их называют: умный дурак. В учёном мире таких много. От природы-то он дурак, а в чём-то одном талант гения имеет. Вот и чудит такой человек: одно слово скажет умное, другое — глупое. Как Толстой наш. Убеждал каждого: злу не противьтесь, и если вам врезали в одно ухо, подставляйте другое. Видел я таких. Между прочим, и сам на такого похож. В политике ни бельмеса не смыслю, а в компьютерном деле кое-что успел. Бородатый, как я, Карл Маркс, неглупый еврей, такое явление профессиональным кретинизмом называл. Так вот я про своих дружков Сеню и Мишу и говорю: толстовскую стипендию они получают. Есть там такая. Пятьсот долларов в месяц каждому приезжающему из России еврею платят. Это зарплата нашего президента. Пять лет они её получают. На неё и живут.

Ишь ведь как Бог пометил нашего умника, Толстого: все его труды после смерти евреям достались. Это как изобретатель динамита Нобель. Он свои деньги большим учёным за великие открытия завещал, а того не подумал, кто распределять его денежки будет. А они, как и следовало ожидать, в еврейские руки попали. Вот и лепят они его премии одним евреям: Солженицыну дали, питерскому поэту Бродскому тож. А вы раскройте их книги, посмотрите, как они написаны. Чёрный квадрат Малевича — и не больше! Ну, вот — наговорил вам целый короб глупостей, а вы, чай, меня слушаете и думаете: хакер он и есть хакер. Ну, так вы скажите же мне: что происходит в вашей милиции, если вы, майор, готовы работать против своего генерала?..

Тучи свалились за горизонт, и небо, обрадовавшись, засияло. Звёзды, точно глазки маленьких зверят, опустились к лесу, весело заглядывали собеседникам в лицо. Катя не торопилась ехать на дачу к Петру Трофимовичу, — неудобно ночью будить писателя. Думала так: пусть Артур приедет на дачу первым, а тогда и они подоспеют. Объясняла Греху:

— Три года вас не было в России — это целая вечность. У нас война, но война особая; такой войны русская история ещё не знала. Пушки молчат, у русских даже нет автоматов Калашникова. Ночью, под шум речей новых властителей, противник вытащил из банков главное оружие: деньги. Русские люди и по сей день не понимают, что же с ними происходит? И только самые умные и прозорливые проснулись, скликают друг друга, собираются в отряды, создают ополчение. Русские отряды теперь везде — есть они и в милиции. Старрок — власть, но конкретные операции выполняют русские люди. Он хотя и натаскивает в наше отделение кавказцев, но большинство-то пока остаётся за русскими. А если русские окажутся и в меньшинстве — всё равно за нами будет победа; во-первых, потому что мы славяне и наш дух ещё никому не удавалось сломить, а во-вторых, ещё и потому, что сила не в количестве людей, а в правде.

Грех в раздумье заговорил:

— А если бы у вас было много денег — как у Березовского и Черномырдина — что бы вы с ними делали?

— Употребить на пользу деньги — это тоже проблема. Сейчас, как мне думается, деньги нужны на создание отрядов сопротивления. Россия у черты гражданской войны, нам без большой драки не обойтись: нужно создавать народную армию.

— Но в России пока ещё есть армия.

— Эта армия управляется лампасниками; так у нас называют генералов. Им платят много денег, и они подобострастно смотрят в рот властителям. Командиры нужны народные, молодые, отважные. Вот этим-то командирам я бы и отдала деньги. Но почему вы меня об этом спрашиваете?

— А так, для своего праздного любопытства. Я с детства мечтал иметь много денег, но они мне никогда не давались. В Штатах я три года работал над проблемой так называемых «компьютерных взломов» — там такие работы поставлены на уровень государственной задачи. И я всех дальше продвинулся в этом деле. Мне даже удалось три-четыре раза «пощипать» банковские вклады, но я никому об этом не сказал. И только вездесущие два иудея Кахарский и Фихштейн каким-то невообразимым чудом пронюхали про мои операции и решили, что я уже могу крушить любые банки и перебрасывать деньги на любые адреса. Подозреваю, что они об этом насвистели и Старроку и распалили его аппетиты. Я свои работы думаю продолжать и здесь, на Радиоэлектронном заводе, где меня ждут друзья, но я очень боюсь, как бы результатами моих усилий, если они будут, не воспользовались чужеродные силы.

И потом в глубоком раздумье и как-то мечтательно продолжал:

— Мне лично деньги не нужны. Почти не нужны. Мои родители и два брата живут на Дону в Волгоградской области. Я им послал из Штатов приличную сумму, но много-то и им не нужно. А я бы хотел вернуть украденные у России деньги и отдать их обворованным людям. Мечта недостижимая, но я посвящаю ей свою жизнь.

— Ваши слова похожи на фантастику, но я вам верю. И могу сказать: деньги — это то, что у нас отняли. А в наше время деньги, пожалуй, посильнее атомных бомб. Бомбы-то не пустишь в дело, а деньгами пали по любому врагу. Против денег силы нет. Они валят с ног любого чиновника. Недаром один еврейский мудрец говорил: дайте мне деньги — и мне не важно будет, какое в стране правительство. За деньги я куплю любого министра.

— Хотел бы я делать деньги, а?.. И не печатать их на станке, а этак тихонечко зачёрпывать пригоршнями в одном банке и передавать их хорошим людям. Наладил бы я насос и качал бы и качал! А?.. Вы согласны мне помогать? Без помощника в таком деле не обойтись.

— Спасибо за доверие, но только я боюсь, что часть денежек прилипнет и к моим рукам. Я ведь фабрикант и для развития дела мне нужны средства. Не боитесь?

— А чего же мне бояться? Нужны деньги, включай насос. Давай ему побольше оборотов.

— Ну, если так.

Катя подумала: «Казался глупым, а вон какая умница!» Она была уверена, что насос для перекачки денег он уже наладил, но из осторожности не говорит об этом. Так или иначе, но ей льстило доверие Греха. Впереди, на её только что начавшемся жизненном пути, засветилась мечта, которой можно посвятить все силы. И она постарается быть полезной этому, как теперь думала, необыкновенному человеку.

— Ладно. А теперь я вам предлагаю поехать к писателю-фронтовику. Он здесь живёт недалеко, и я его хорошо знаю.

— На чём же мы поедем?

— А вон шоссе. Остановим машину, и через полчаса будем на месте.

Прямиком через лес они направились к шоссе.

В этот ночной предутренний час машины из Москвы на Сергиев Посад и Александров были редки и шли они с большой скоростью. На голосовавшую парочку не обращали внимание. Грех сказал:

— В Америке от такой парочки, вылезшей ночью из леса, шарахались бы, как от чумы. У вас, думаю, к нам относятся не лучше. Я вижу вон там вдалеке огни — пойдёмте пешком.

И они пошли. И шли час, или даже больше, наконец, Катя поняла, что это и есть окраины Сергиева Посада. Не доходя до них километра два, они свернули налево и по просёлочной дороге пошли к дачному посёлку.

Рассвет ещё не начинался; наоборот небо вновь затянуло тучами, и темень сгустилась ещё сильнее, чем в лесу. Катя, взявшая на себя роль проводника, была лишь один раз в этом посёлке, да и то приезжала на машине и теперь решительно не знала, где они находятся. Помнила два ориентира: с одной стороны писательской дачи кладбище, с другой — недавно построенную церковь. Но где они, эти ориентиры, понять не могла. Шли наобум, наконец, увидели дачу со светящимся во втором этаже большим окном. «Уж не дом ли Петра Трофимовича?» А когда подошли ближе, увидели машину и возле неё человека.

— Артур! — закричала Катя и радостно к нему подбежала.

— Я только что подъехал.

— А свет во втором этаже? Ты разбудил дедушку?

— Да, он уже поднялся. И был рад, что я к нему приехал. Я ведь не появлялся здесь несколько дней.

Катя подвела Артура к Греху.

— Вот наш гость из Америки.

— Я знаю, — сказал Артур и протянул руку.

Повернулся к Кате:

— Предполагал, что он окажется под вашим крылышком.

А Катя, недовольная, спросила:

— Откуда? Кто тебе сказал? О нём знает один лишь Старрок.

Прошли в кабинет хозяина. Катя начала с извинений:

— Вторгаемся к вам, да ещё в такую рань. Мне, право, очень неудобно.

— Напрасно извиняетесь: вы с Артуром люди служивые, и если уж вам понадобилась моя крыша — значит, неспроста. А я из тех, кто может и в ополчение записаться, и в партизанский отряд вступить.

Стали знакомиться. Грех почтительно наклонил голову, представился:

— Я Олег Гаврилович Каратаев, потомственный донской казак.

Петр Трофимович обрадовался:

— Я тоже с Дона, — и скажу вам, что земляков узнаю по многим приметам, только нам свойственным. Вот, например, глаза: мои и ваши, незабудковые, — такие на моей родине у многих, а если тамбовских взять или саратовских — там уже глаза зелёные, как у кошек. И заметьте: это только у мужчин. Женщины — иное дело; они в наших краях разные, у них одной общей приметы я не заметил. Ну, да ладно: я сварил кофе, рассаживайтесь, пожалуйста, угощайтесь.

Катя показала на кресло, стоящее рядом с креслом хозяина.

— Олег Гаврилович, садитесь сюда. А как вас в Америке называли? Там ведь многие лицуют имена, Иван назовётся Жаном, Джоном, Иоганом, а отчество и совсем забудут.

— Да, мне там приходилось прятаться. И меня прятали, и я прятался. Делом-то я там занимался секретным: темнил, напускал туману. Теперь я на Родине, и мне ни к чему шкура хамелеона.

Майор Катя давала знать, что она всё поняла и одобряет своевременный манёвр американского гостя. Думала она о том, что хорошо бы для начала разместить его на даче Петра Трофимовича. Как она уже теперь понимала, Старрок будет в точности выполнять все условия Каратаева; генерал, конечно же, не захочет отпускать такое сокровище. Ведь отдай он его в руки Федеральной службы безопасности — и не видать ему этого бородатого волшебника. На него набросятся акулы, с какими он, Старрок, не может совладать, он и руку на них поднять не посмеет. Сомнут и вышвырнут, а то ещё и уничтожат.

Пётр Трофимович вопросов лишних не задавал, он человек деликатный и обыкновенно в беседах с незнакомыми людьми в длинные прения не пускался. По привычке писателя и умного человека он больше любил слушать, чем говорить. Здесь же, как он уже успел понять, перед ним был человек необычный, важный, и Артур вместе с его начальницей майором Катей выполняли какую-то служебную операцию. Артур, ещё перед началом кофепития, успел шепнуть деду: «Дедушка, позволь этому парню пожить у нас на даче. Для меня это очень важно». И дед ответил: «Хорошо. Поселяй его в своей комнате и пусть живёт».

Беседа не клеилась; все стеснялись и не знали, о чём говорить. Катя не удивилась, увидев тут хакера совсем другим, чем был он там, на даче Старрока. Генерала он не уважал, знал ему цену и в отношениях с ним чувствовал себя хозяином положения, потому и позволял себе балагурить и даже вышучивать собеседников. Может быть, он этой своей тактикой расставлял по местам действующих лиц, давал понять, что хозяин там он и просит всех помнить об этом. Здесь же он сидел рядом с человеком, который был независим и имел высшее положение в обществе.

Писатель, если он пользуется успехом в народе, не имеет себе равных ни по чину, ни по положению. В юриспруденции есть такая формула: авторитет власти и власть авторитета. В своё время Лев Толстой не имел никакого чина, но власть его авторитета была выше, чем власть царя Николая. Недаром же говорят: «Поэт в России больше, чем поэт». И, может быть, всего этого не знали Катя и Олег Гаврилович, но чутьём они понимали масштаб личности хозяина дачи.

Напряжённость, царившую за столом, разрядил Пётр Трофимович:

— Ну, ладно, ребята, — сказал он, поднимаясь из-за стола, — вы тут располагайтесь, а я пойду в лес погуляю. Заодно и подумаю на досуге. Мне, знаете ли, приходится общаться с персонажами лежащей вон на столе и ожидающей своего окончания книги. А персонажи — народ прихотливый, они тишину любят. И чаще всего являются ко мне на прогулках по лесу.

Взял стоящую у камина суковатую палку, подаренную ему живущим здесь же в посёлке писателем Шевцовым, и пошёл к выходу. У калитки он встретил Халифа; тот разглядывал машину, пытался узнать, кто приехал к соседям. А Трофимыч, завидев его, поднял палку:

— Аркадий! Ты за кем шпионишь?

— Трофимыч, не делай из меня идиота. И какой я тебе шпион? Машина шла по улице, и я проснулся. Долго лежал и не мог заснуть. И решил узнать, кто это в такую рань едет по улице и не даёт мне спать.

— Ну, ладно, пусть будет по-твоему, но у меня такое впечатление, что ты и ночью не спишь, а всё думаешь: не приехал ли к нам еще какой-нибудь олигарх. Он мне обещал собрание сочинений оплатить, а уехал и след его простыл. Неужели люди, которые вдруг стали всемогущими, могут так сорить словами?

— Выпустит твои книги олигарх. Он и Регине обещал оплатить тираж её книги. Регина сейчас в Москве. Они с Татьяной устраивают все эти дела. Ты же знаешь, олигарх зовёт куда-то с собой Татьяну. Если она поедет — то хорошо. Быть возле таких денег — ого-го! Регина против, а я говорю: «Ты сумасшедшая! Если уж есть возможность коснуться пальчиком миллиарда, почему бы это не сделать?..»

— А я понимаю Регину. Таня — девица, и чего ей делать возле такого чудовища?

— Хо! И он туда же: чудовище! А скажите: миллиард — тоже чудовище? Если бы я имел хоть кусочек от миллиарда — так бы я жил?..

— Ну, ладно, ладно, ты в дом-то не ходи. Там молодёжь, они встретили моего племянника — приехал из Елабуги, пусть побудут одни. А мы пойдём в лес, погуляем.

Трофимыч придумал племянника на ходу, и сам удивился своей прыти. Он сразу понял, что майор Катя и Артур его скрывают, и пусть он для жителей посёлка, и для местных писателей, и для Халифов будет его племянником.

— Племянник? Из Елабуги?.. А где она, эта Елабуга: в Африке на реке Лим-по-по или в Австралии у Южного полюса?.. Это ведь чертовски интересно, если человек из Елабуги! Я пойду...

Но Трофимыч схватил его за руку:

— Не ходите, я вам говорю! Что вы за человек? Не можете побороть своего врождённого любопытства.

— Трофимыч! — вскричал Халиф. — Опять за своё, моя национальность тебе не даёт покоя.

— Национальность? А при чём тут твоя национальность?

— А кто мне говорил, что евреи любопытны, как сороки. В последнее время ты слишком много говоришь и пишешь о евреях. Как Эмиль Золя, который написал роман «Деньги». Он тоже о евреях. Или Иван Франко. И тот свихнулся на евреях.

— Гоголь тоже писал о евреях, Янкеля из «Тараса Бульбы» помнишь? А Тургенев со своим рассказом «Жидовка»? А Лесков, Салтыков-Щедрин, Достоевский, Куприн, Есенин?.. Писатель, если он большой и честный, обязательно напишет о вашем брате.

— Да, да, напишет, пиши и ты, но ещё недавно такого не было. Берия не любил, когда шевелят национальность, а теперь позволили.

— Да, вы же сами отменили цензуру. Пришли к власти и отменили. Ваш пьяный президент, едва заскочил в Кремль, так и объявил: берите суверенитета, сколько можете. И говорите о чём угодно — теперь всё можно! Демократия! А?.. Разве не вы это придумали? Вы!.. Вы это, конечно, придумали для себя, но при этом забыли, что в России ещё живут и кое-какие другие национальности, — русские, например. Они с вами за компанию воспользовались таким правом.

А теперь вам не нравится, вы уж задумались: как бы прихлопнуть эту самую свободу слова. Но поздно! Рты растворили настежь! Книги о вас написаны! Раньше вы русских месили, а нынче и за вас принялись. В России выходит больше тысячи патриотических газет, — пока малыми тиражами, да выходят! А если всё-таки вам удастся газеты прикрыть, в ход пойдёт листовочная стихия. Это будет море, океан! А там и заборная публицистика в глазах запестрит. Я вчера сижу у окна электрички, а на подходе к платформе «Тайнинская» на бетонном заборе аршинными буквами выведено: «Лужков — Кац».

— Лужков-то?.. Он русский!

— Я тоже думал: русский, ан, выходит, Кац. За день-то по Ярославской дороге тысяч двести проедет, и каждому по глазам ударит: «Кац!»

— Ну, и что с того?.. — вскричал Халиф и остановился, машет руками, брызжет слюной: — Ну, Кац, Кац!.. А я Халиф. Так и что?..

— И я говорю: так и что?.. Но только я-то спокойно говорю, а ты вон как раскипятился. Ужалило тебя. С чего бы это? А между тем, вы так хотели, чтобы всё было дозволено. Вот и этому сатирику дали право. Пришёл он ночью с ведром чёрной краски, да и создал свой шедевр. Свои романы я ныне тысячным тиражом выпускаю, — пока-то они пройдут в толщу масс, а он трудился минут десять, а читателей двести тысяч получил. А мой сосед в вагоне сказал, что эта живопись и в субботу красовалась, и в воскресенье, и еще, может быть, с неделю повисит. Читателей-то больше миллиона будет.

Я помню, как ваш Ельцин взялся крушить заводы и фабрики, да людей голодом-холодом вымаривать, так эта самая заборная сатира и пошла его стегать. Два-три месяца не прошло, как его уж весь русский народ презирал. Сами вы признавали: рейтинг его до трёх процентов упал. И сейчас он пьяный да больной валяется на свалке истории и рядом с ним его соратники: Гайдар, Бурбулис, Черномырдин...

— Рейтинг упал, а во второй раз в президенты выбрали.

— Никто его не выбирал, и вы это лучше меня знаете. Результаты голосования вы рисуете, как этот гениальный художник нарисовал два слова.

Лесная тропинка вывела их на зеленеющее хлебами поле, и приятели повернули назад, пошли краем леса к посёлку. Над крышами домов вылетело раскалённое докрасна светило. Впереди в ложбине загорелся край небольшого озера. Халиф, бледный от волнения, остановился, сказал:

— Трофимыч! Хватит каркать! Скажи лучше, что мне делать? Такие-то слова не только ты один говоришь, я их и дома от Регины слышу, а недавно и Татьяна к ней подключилась: дуэтом запели. Таня рвётся фамилию поменять, материнскую хочет взять. От вас только и слышишь: власть забрали, власть забрали!.. Березовскому плевать на ваши стоны! И за кремлёвскими стенами вас никто не услышит. Мне за них приходится отвечать! Но я-то власть у вас не забирал!

— Ты-то власть не забирал, а вот я остался без гонораров. Книги пишу и печатаю, а деньги за них не получаю. Продадут тираж, пятьдесят тысяч рублей выручу, но столько же мне на очередную книгу нужно. Вся семья моя на картошку села! Русских каждый год полтора миллиона вымирает. А те малютки, которых могли бы родить наши женщины, и не рожают? Так что же я, по-твоему, молчать должен?.. Меня и так уж кое-кто предателем называет.

— Тебя предателем? Это за что же?

— А в последнем романе, — ты его еще не читал, — я тебя изобразил, — под другой фамилией, конечно, — и сказал, что ты хороший парень и мы с тобой приятели. Так критик и воззрился на меня: дескать, хорошего еврея нашёл! И привёл такую арифметику: если каждый русский назовет хотя бы одного хорошего еврея, так их, хороших, будет сто пятьдесят миллионов. А?.. Что ты на это скажешь?.. Молчишь. Ну, так я тебе скажу: еврей хорошим только в Израиле может быть, а среди других народов он всегда остаётся евреем.

Трофимыч говорил и говорил; он словно бы забыл о своём собеседнике, о том, как ему больно слышать такие откровения, но Трофимыч говорил правду, а Халиф хотя и не обладал талантом поэта, но человек он был не глупый и зла на Трофимыча не копил. Знал, как его любят Регина и Татьяна: он был почти родным, и Аркадий также по-своему любил Трофимыча и частенько сам провоцировал такие диспуты. Ему с больной ногой было трудно поспевать за Трофимычем, но он шёл и шёл, и готов был без конца слушать этого большого, умного человека, которого многие критики, и даже из евреев, признавали за крупного русского писателя.

Но продолжать дискуссию было уже некогда: они подходили к калитке. Трофимыч, подавая Халифу руку, сказал:

— Пойду работать. Я вчера мало написал, за мной сегодня полторы нормы. Вечером, если приедут Регина с Таней, заходите.

Неприятно было слышать такое Халифу, но Трофимыч ясно дал понять, что одного его он не ждёт. И словно бы в оправдание, пояснил:

— Надоело мне с тобой спорить, Аркадий. Я отдохнуть хочу, а ты непременно ворошишь политические темы. Тебе бы в думе заседать. В следующий раз мы тебя выберем. Вас и там теперь большинство. Один лишний еврей погоды не изменит.

И скрылся за калиткой.

Ребята, оставшись одни, приступили к деловой беседе. Артур объявил, что дедушка предоставляет кров Олегу Гавриловичу...

— Зовите меня Олегом, — сказал Каратаев. — Мне ещё нет семидесяти.

— Хорошо. Я вам, Олег, предлагаю свою комнату, — она тут, рядом с кабинетом деда. Там есть компьютер, магнитофон, немецкий радиокомбайн и много кассет. Компьютер, как видите, есть и у дедушки. Не знаю только, как мы наладим вашу охрану...

— А никак! — прервал его Олег. — С государством никакая охрана не справится. А государство у вас, как я давно понял, это Старрок. Ему я нужен, так пусть он и охраняет.

— Вы говорите верно, — согласилась Катерина. — Но если государство это Старрок, то Старрок это мы: я и Артур. А поскольку внутри старроков идёт глухая и всё глубже закипающая война, то это и значит: без охраны вас не оставят.

— А если я скажу, что никакой способности половинить банковские вклады у меня нет, а это только плод больной фантазии Фихштейна и Кахарского, что, между прочим, и есть сущая правда?

— Говорить можно, но вам никто не поверит, — сказала Екатерина. И сама тут же подумала: «И я вам не верю, а вы хотите, чтобы в это поверил Старрок».

— А знает ли Старрок или будет ли он знать, что я здесь живу?

— Не знает! — заверил Артур. — Он и вообще не знает, что мой дедушка — писатель. Из моего начальства это знает только вот она — Екатерина Михайловна.

Майор Катя заметила:

— Старрок если и узнает ваш адрес, то никому не скажет. Он попытается скрыть вас от всего мира и оставить только для себя. Но давайте решим: насколько важно нам прятаться от генерала?.. Он же будет наседать и от меня не отстанет.

— С генералом я буду открыт, как и с Мишей Кахарским и Сеней Фихштейном. Они мое главное прикрытие и защита. Эти два молодца вырвали меня из железных лап начальника военной базы. Я устроил им по сто тысяч долларов, и они готовы за меня век молить своего бога Яхве. И я понимаю: стволами Калашникова они меня окружат. Но пусть уж лучше эти стволы будут в ваших руках, чем в каких-нибудь других.

Екатерина задумалась: её смущала информация Артура о том, что Автандил знает о пассажире, которого встречали в аэропорту люди Старрока. Но известно ли ему, что за птица Олег Гаврилович?

Взяла сотовый телефон, набрала номер.

— Лида! Я тебя разбудила? Ничего. Нам с тобой придётся много работать. Разбуди генерала. А?.. Спит крепко? Ничего. Ему тоже придётся поработать. Разбуди и сунь ему в руки телефон. Я буду с ним говорить.

Через минуту продолжала:

— Господин генерал! Это я, Катя. Грех не захотел жить у вас, но охотно будет с вами работать. Признаёт вас за единственного хозяина. Он надёжно укрылся, и вы не пытайтесь его искать. Ему нужна свобода и тихая мирная жизнь. В других условиях он не сможет работать. Да проснитесь же вы, наконец! Я сейчас поеду в милицию, а вы узнайте, откуда о нашем хакере пронюхал Автандил?

Артур и Олег Гаврилович слушали Катю с нарастающим интересом; они не могли понять природы её тона, её неженского натиска и даже как будто бы несвойственной для неё наглости. Генерал всё-таки! Начальник милиции, а совсем недавно был заместителем министра. Уж нет ли между ними каких-либо личных отношений?

И для Артура, и, особенно, для Олега Катя оставалась большой загадкой: была какая-то пропасть между её чисто женской внешностью и отвагой человека, способного на любой отчаянный шаг. Для неё, казалось, не было границ и препятствий в стремлении к намеченной цели. Клокочущая энергия дышала в этом юном прелестном создании. Олег, которому было уже за тридцать и он, естественно, повидал на своём веку женщин, впервые встретил такую, которая смущала его мужскую природу, чем-то обезоруживала и побуждала держаться на расстоянии.

Вот тот самый случай, где годится русская пословица «На бешеной козе не подъедешь». И если это впечатление лишало Артура всякого желания думать об амурах, хотя, как он полагал, Катя была того же возраста, что и он, для Олега же, умеющего проникать в непролазные дебри компьютера, Катя явилась существом таинственным и всё более загадочным. В одном сходились Артур с Олегом: Кате можно верить, она не подведёт.

Солнце едва поднялось над золотыми куполами Сергиево-Посадской лавры, когда Катя выехала из дачного посёлка и на скорости сто двадцать — сто тридцать километров полетела в Москву. В милиции она застала Автандила лежащим в своей тайной комнате и стонущим от боли в голове. То место, по которому его ударил кто-то из его соратников, распухло и сильно болело. Он схватил Катерину за руку и, всхлипывая как ребёнок, говорил:

— Не бросай меня, Кэт. Мне плохо. Я дам тебе дэнег на твою фабрику — ты только нэ бросай, а зови сюда доктора, профессора — много профессоров — пусть лечат!

— Собирайтесь! Я повезу вас в больницу.

— Нэт! — приподнял на подушке голову и завращал страшными глазами Автандил. — Нэ надо в больницу. Зачем больница, если сюда приедет любой профессор и даст лекарство.

И полковник уронил голову на подушку.

Катя не знала, что верный человек сообщил ему по телефону о готовящейся над ним расправе. Паханы его чеченской мафии не хотели простить ему дикой жадности: все деньги от продажи русских рабов он закладывал себе в сейф, и решили от него избавиться. Ждали только случая, когда он вылезет из своей берлоги, то есть выйдет из милиции. И он не выходил. Даже в больницу не хотел ложиться. И не подпускал к себе больше чеченцев. К нему могли входить только Старрок, подполковник Тихий да Катя.

Екатерина не настаивала; наладила ему свежую примочку, которую выписал доктор, дала утреннюю порцию лекарства и заказала в буфете завтрак. Автандил приободрился. Гладил своей горячей рукой руку Екатерины и как-то плаксиво, едва сдерживая истерию, говорил:

— Нэ знаю, пачему, но я смотрю на тебя, как на вершину горы Казбек, что у нас на Родине, и мне становится легче. Вот и сейчас... ты пощупай мою голову: опухоль стала меньше. Как ты пришла, она стала меньше.

Катя села в кресло у его изголовья. Слышала сердцем, что он хочет сказать ей что-то важное, и молчала, не хотела путать его мысли, побуждала к дальнейшим откровениям.

Автандил торопился:

— Катя! Катуш!.. У нас мало времени. Жизнь так устроена: летит как водопад. И меня, и тебя хотят убить. Худые люди всегда бывают жадные. Им всегда мало. Они думают, у меня много денег, и ждут больше, больше. Но это ладно. Переживём. К нам с тобой из Америки пришла новая беда: хакер прилетел. Ты знаешь, что такое хакер?.. Нет, ты не знаешь. Откуда знать, если ты женщина. У нас женщины совсем ничего не знают. Им и не надо знать, а тебе — надо. Хакер — это такой человек, который может взять деньги из любого банка и дать тебе. А?.. Ты теперь понимаешь, что такое хакер?.. И ты поймёшь, почему его встречал Старрок. Хакер нужен стране, всем людям, а его забрали к себе Старрок и Трофимов. А?.. Это тебе чего-нибудь говорит?..

— Старрок — начальник милиции, ему поручил Трофимов. Всё ясно.

— А-а-а... дэвка!..

— Я не девка, я женщина, — возразила Катерина.

— Ну, женщина — всё равно — дэвка! Старрок, Трофимов положат хакера в карман. Ты этого хочешь?..

— Я хочу, чтобы хакер, если он уж умеет распоряжаться банками, служил нашей Родине, России.

— А-а-а!.. — застонал, как от зубной боли Автандил. — Родина, Россия... Это слова, как жил белый бычок. Ваш дедушка Крылов сказки детям рассказывал.

— Крылов писал басни.

— Сказки, басни — есть разница? Да?.. На свете есть деньги, а больше ничего нет. И ещё квартира, а ещё дача — вот это есть, а басни?.. Они нужны тебе?.. У тебя фабрика — она тоже есть. Но к ней нужны деньги. Много денег! Возьмём их у хакера.

— Да как же мы их возьмём, если хакер попал в распоряжение Старрока и Трофимова. Его закроют, будут охранять, и мы к нему не попадём. А если и попадём, как же у него попросишь деньги? Что он о нас подумает?..

Автандил сбросил одеяло, сел на диване. Из-под халата видны были волосатые, как у обезьяны, ноги. Повязка на голове сбилась, обнажив лысеющую со лба и смазанную йодом ушибленную голову. Вылезшие из орбит глаза страшно вращались, губы пересохли.

— Дэвка!

— Я не девка, а майор Екатерина, как вы обычно меня называете.

— Ладно. Майор. Сегодня майор, а завтра будешь полковник, а я — генерал. И ты будешь говорить: господин генерал, позвольте войти! И я тебе буду говорить: входите и садитесь вот сюда, в кресло у моего стола. Но для этого...

Он больно схватил её за руку, потянул к себе. Брызжа слюной в ухо, зашипел:

— Тихо! Надо говорить тихо.

И оглядел комнату — стены, потолок.

— Жучки! Они везде! Ты знаешь? У тебя в кабинете тоже жучки. Их ставит Старрок. Он хочет всё знать, всё слышать. Но Автандил тоже не дурак. Автандилу из Англии привезли много жучков, я тебе их дам. Но только ты не ставь их у меня.

— Вам нужны жучки, а мне-то зачем?

— Ах, дэвка! Ты молодая и ничего не знаешь. Я узнал такое, что мы с тобой...

Он снова оглядел комнату. И зашептал со свистом:

— Я узнал секрет, страшный секрет! Старрок скоро нас уволит. Ему не нужен отдел борьбы с организованной преступностью. Больше нэ надо ни с чем бороться. Эта борьба даёт мало денег, а ему нужно много. Он хочет быть богатым; таким, как Гусинский и Абрамович. И нам покажет на дверь. Но я знаю, как его умыть.

— Умыть?

— Да, умыть. Кинжалом немножко резать и умывать. Хакер был его, а станет наш. Тебе нужны деньги, и я их тебе дам, а ты мне дай хакера.

— Откуда же я возьму... этого хакера? Я его и в глаза не видела!

— Ой, ой, ой... нэ надо! Автандил не такой умный, как Старрок, но все знают, что я похож на Сталина и так могу чик-чикать своих друзей, как это делал Сталин. Таких мудрых людей, как живут на Кавказе, нет и в Кремле, где даже Ельцина делали трезвым и умным. Старрок еврей, а все евреи — трусы. Ему надо показать нож и повертеть под носом, он тогда поднимет руки и будет тихо плакать.

— Но кто же ему покажет нож? Я, что ли?..

— Найдём. Такие люди есть у меня. Ты только палуби хакера, и он будет наш. Я знаю, что Старрок говорил Трофимову. Он говорил: приставлю к нему Екатерину и он будет у нас в кармане. Приставлю! Ты меня слышишь?.. Значит, хакер уже у тебя. Я знаю: ты всё можешь. Любой мужик, если на тебя глянет, он уже не мужик, а баба. Ничего не может. Я тоже ничего не могу. Когда ты ко мне приходишь, я ничего не могу. И хакер тоже... Он же мужик!..

Екатерина поняла: дальше ей отпираться не стоит. Ей остаётся повести двойную игру, но как это делать? Она пока не знала. Старрок — начальник, за ним вся сионистская рать, но и Автандил ведёт за собой колонну, сплочённую, как стальной кулак, готовую любому отсечь голову. Автандил не однажды ей намекал: с ними и мэрия столицы, многие важные чиновники в министерствах и Кремле. А уж в милиции-то, во всех отделениях, всё больше становится чеченцев.

Такова стратегия чиновников-сионистов: как Ленин в своё время делал ставку на латышей, так теперь «отцы отечества» подтягивают в столицу и во все другие русские города иноверцев; их-то в судный час легче поднять и бросить на подавление основной массы народа.

Такую линию в Германии вёл многие годы канцлер Коль, и сейчас в Берлине азиатов, арабов и евреев едва ли не больше, чем немцев. Консервативные и аполитичные арийцы не заметили, как снова очутились в мешке чужеземцев. Париж тоже не принадлежит французам. Такая же участь ожидает Москву. Но этот процесс особенно бурно протекает в Америке: там в Вавилон превращается вся страна. И оттого жизнь в американских городах, особенно в больших, становится невыносимой. Белые состоятельные люди даже детей не хотят учить в школах; отправляют их в монастыри.

— Ну, хорошо, — в раздумье заговорила Екатерина. — Нож и всякие кровавые дела я отвергаю. Предлагаю вам с генералом заключить союз, а я позабочусь, чтобы хакер работал и на вас, и на генерала. Но вот, что я уже узнала: хакер только работает над проблемой тайной переброски денег из одного банка в другой. Он этого делать пока не умеет.

— Ты, дэвка, идиота из меня не делай! Он может качать туда-сюда миллиарды!

— Я майор, а не девка.

— Ладно, ладно. Ты — дэвка...

— Майор!

— Ну, майор. Но ты женщина. У тебя слабое сердце, и рука дрожит. Хочешь союз? Но ты...

Он снова больно захватил руку Екатерины и зашипел, как кот на собаку:

— Ничего не говори генералу. Ты будешь молчать. Хочешь жить — молчи, не будешь молчать — крык!...

Он чиркнул пальцем по шее. И продолжал:

— За мной вся сила гор. Настоящая война не там, в горах, а здесь, в Москве. И ты попала в засаду. Только я тебя могу спасти. Будешь молчать — спасу. Слышишь, дэвка! Иди и работай. Только на меня работай. Автандил любит друзей, но если за спиной у него будет сверкать нож... Автандил не знает пощады. А теперь иди. У тебя есть сотовый телефон — звони Автандилу. Всё время звони, каждый день.

И как раз в этот момент зазвонила её «труба» — так называют сотовый телефон. Генерал требовал её к себе в кабинет.

— Это кто — генерал? — весь напружинился полковник.

— Да, генерал.

— Хорошо. Ты иди. И — ни слова!

Катя кивнула и вышла.

Генерал встретил её словами:

— Хорошо, хорошо! Если он не хочет жить у меня — это его дело. И что он от меня побежал — будто я участковый, а он мелкий воришка, — тоже его дело. Как говорят в Одессе, в церкви тоже иногда храпят. Но вы скажите мне ещё раз: он уже это сказал, что будет со мной работать? И только со мной.

Старрок ходил вокруг своего стола, двигал туда-сюда кресло, ногой задел за шнур телефона и чуть не упал. Он был небрит, волосы стояли торчком, — кажется, он забыл их расчесать. Но главные перемены случились на его лице: нос заострился и будто склонился набок, нижняя губа дрожала, а верхняя напряглась и как-то сжалась. Он был бледен.

Катя острым намётанным глазом все это разглядела и поняла: Старрок у неё в кармане. Он теперь будет трястись, как в лихорадке: ему засветили миллионы и их видение заслонило от него весь свет. Когда она вместе с подполковником Тихим, руководившим почти всеми операциями по задержанию с поличными групп преступников, завершала очередное дело, она видела, и знала, и слышала каждой клеткой своего существа, как Старрок, а вместе с ним и Автандил качали взятки из заинтересованных сторон и одного за другим отпускали преступников.

Мафиози снова попадали на свободу и продолжали свои дела. И их затем долго не трогали, но проходило время, и на них снова производился налёт. Генерал и полковник напоминали стервятников, сидящих на соседних деревьях и выжидающих добычу. И как только им бросали жертву, они кидались на неё и рвали на части. И трудно было понять, кто сильнее: генерал или полковник. Одно было ясно: за их плечами стояли другие стервятники, и те, другие, были тоже кровожадны.

Наконец, пришёл час для майора Кати. Она поняла: можно терзать и мучить генерала и полковника, можно водить их за нос, а можно и столкнуть лбами... Вот только бы не ошибиться. Сейчас она ничего не скажет Старроку, не откроет адреса хакера, а сам он ни о чём не узнает, да ему и не надо знать. Ведь Грех сказал: будет на него работать и его единственного признаёт за хозяина. Олегу это тоже удобно, и генерал хорошо понимал своего будущего благодетеля. Вот только что он скажет Трофимову?.. Но и тут не было особых затруднений: генерала Трофимова они тоже возьмут в пай, а уж как там крутиться важному чиновнику, кому он будет давать взятки — его дело.

Комфортнее всего чувствовала себя Катюша. Она сейчас посматривала на дверь и думала: не войдёт ли её напарник по делам и верный друг подполковник Тихий?

— Вы спокойны, будто у вас остановилось сердце. Вы деревянная, железная!

Генерал стоял перед ней в позе провинившегося мальчика и сверлил воспалёнными глазами.

— А мне нечего волноваться. За хакером я бежала по лесу, но он длинный и быстрый, как олень; разве его догонишь? Мне было плохо, я сидела ночью в лесу и плакала, но вдруг зазвонил телефон. Это был хакер. Его голос был так приятен, и он говорил мне любезности, обещал служить только мне, а вам велел передать, что признаёт вас за хозяина, но при одном условии: не ищите его и выполняйте его маленькие поручения.

— Буду, буду! Так ему и скажите. Он знает меня, а я знаю его. И ещё немножко его знает Трофимов. Но с этим я разберусь сам. А вы мне скажите: этот горный шакал Автандил не пронюхал о нашем хакере?

— Думаю, что пронюхал, — спокойно сказала Катя.

— О-о-о! — застонал генерал. — Вы ему сказали?

— Ну, что вы? Я же не дурочка. Но он так расстроен, — что-то знает. Не хотел отпускать к вам.

— Но откуда?

Катя стала оглядывать стены, потолок, заглянула под стол.

— Что вы ищете? — испуганно завопил Старрок. — Шашку тротила? Бомбу?..

Катя невозмутимо и ангельским голоском говорила:

— Бомба потом будет, тротил — тоже... Если в дело идут большие деньги...

Она снова смотрела на потолок, оглядела стены...

— Но что вы ищете?

— Вас подслушивают. Жучки поставили.

— Жучки? Меня?..

— Да, вас. Мне как-то полковник говорил, что в Англии можно приобрести такие крохотные жучки.

И она снова смотрела, смотрела... Теперь и генерал обшаривал глазами стены, потолок. И полез под стол. А потом стал осматривать люстру...

Майор Катя встала в стойку смирно. Подчёркнуто вежливо и почтительно сказала:

— Господин генерал! Позвольте идти?..

И, не дожидаясь ответа, вышла. На устах её гуляла озорная улыбка.